ИСТОРИЧЕСКИЕ КНИГИ / Тяжела ты, шапка Мономаха!

Е.Ю. Волкова, Б.К. Коробов
«Тяжела ты, шапка Мономаха!»: Жизненный путь Михаила Романова к престолу и Костромской край

УДК. ББК. В676 Волкова Е.Ю., Коробов Б.К. «Тяжела ты, шапка Мономаха!»: Жизненный путь Михаила Романова к престолу и Костромской край. – Кострома: Костромаиздат, 2008. – 54 с. Редакционная комиссия: А.К. Шустов – доктор исторических наук, профессор, Ю.В. Лебедев – доктор филологических наук, профессор. ISBN

От автора

«Находясь Михаил в другой губернии, он бы непременно пропал» В.В. Беляев.

Михаил Романов вступил на престол, когда ему исполнилось 16 лет. Современные 16-летние девчонки и мальчишки усиленно готовятся к первым своим ответственным экзаменам на аттестат зрелости, а, танцуя на выпускном школьном балу, прощаются с детством, «счастливым», «безоблачным», «радостным», как обычно его называют. Перед ними открывается неведомая, трудная, но очень интересная взрослая жизнь.

Михаил Романов в 16 лет стал царем всея Руси. Перед ним стояла небывалая даже для царя задача – возродить государство после ужасов Смутного времени, то есть все­общего кризиса.

Когда мы произносим слово «царь», то представляем себе дворец, корону, роскош­ную, одним словом, «царскую» жизнь. Бывают, конечно, и у царя «неприятности»: про­играл войну, подавил восставших крестьян или казаков, похоронил сына-наследника престола и т.п., но это уже во взрослой его жизни. Зато детство царя обязательно долж­но быть сказочным.

Михаил не родился наследником престола. Тем не менее, его семья была одной из самых влиятельных и богатых, принадлежала к ближайшему окружению государя. Поэтому детство Михаила должно было напоминать «царское», если бы не Смута…

Мы хотим рассказать о том, как прожил Михаил Романов до вступления на российский престол и о том, что связывало его с Костромским краем. Изучив источники, литературу, свидетельства иностранцев и даже народные предания, мы обобщили ма­териал и постарались показать, как прожил Михаил первые свои 16 лет.

12 июля 1596 года молодой красавец, боярин Федор Никитич Романов устало возвращался от государя к себе домой. А там его ждала долгожданная весть – родился сын. Появился на свет Михаил, будущий первый царь новой династии Романовых, правивших в России более 300 лет. Радость отца была настолько ве­лика, что сразу же «слетели с сердца у него заботы и печаль о делах государевых, раз­гладились на челе морщинки преждевре­менные, солнцем просиял взгляд его, гла­за заблестели, а сердце бьется, прыгает от радости, точно в Святой день» [55. С.262]. От счастья Федор Никитич щедро одарил всех своих слуг. Чувства переполняли мо­лодого отца: родился не просто ребенок, это был наследник. Теперь было кому передать свое богатство, опыт, влияние при дворе. А Федор Никитич считался одним из самых богатых и влиятельных бояр России. Отец Миши, а также его родственники служили на высших госу­дарственных должностях, имели много земель в Псковской и Новгородской об­ластях, в уездах Вологодском, Переяслав­ском, Дмитровском, Коломенском, Мо­сковском, Юрьевском и др. Издавна они были связаны и с Костромским краем. Большие вотчины были у них в Костром­ском, Галичском, Буйском уездах. Михаил, один из братьев Федора Никитича, владел землями возле Нерехты. Вотчину другого брата Ивана из-за своих размеров даже называли «княжеством». Она занимала территорию от нынешнего села Унжа Макарьевского района до Кологрива. В нее входило 140 селений и проживало 3500 душ крестьян обоего пола [19. С.20].

Стоя на красивом резном крыльце сво­его богатого дома в центре Москвы, Фе­дор радовался, что его сын будет расти в столице государства. Москва в то время была, по свидетельству иностранцев, очень большим и красивым городом, больше Лондона с предместьями, в окружности более 20 километров. Только в Кремле насчитывалось 35 каменных церквей, а по всей столице – более 400, колоколов – не менее 5 тысяч. В 1600 году в Кремле была построена великолепная колоколь­ня Ивана Великого. Во время праздников, когда звонили все колокола, людям при­ходилось громко кричать, чтобы услы­шать друг друга. Расширялись улицы, все чаще их мостили деревом. В городе знат­ные бояре строили много красивых домов из ценного соснового леса в несколько этажей. У дома обычно возводили боль­шое крыльцо, дощатую свисающую кров­лю. На дворе строились дополнительно летние спальни и каменные кладовые. Вокруг дома разбивали красивый сад.

Любуясь закатом, Федор вспомнил предание, которое передавалось в роду Романовых в течение нескольких веков. В 1283 году их далекий предок Гландус Камбила пришел из Пруссии в Москву, в то время маленький городишко, обне­сенный деревянным частоколом, и на­нялся на службу к первому московскому князю Даниилу Александровичу (1276– 1303), сыну Александра Невского. После крещения Г.Камбила получил имя Иван, а в народе его стали называть Кобылою.

С тех пор так и повелось – представи­тели рода всегда находились в ближай­шем окружении правителей Руси. Уже ближайшие потомки Ивана занимали очень высокое положение в обществе, выполняли самые ответственные пору­чения великих князей и царей. Напри­мер, его сын Андрей Иванович вместе с Алексеем Босоволковым в 1347 году ез­дили сватать дочь тверского князя Алек­сандра Михайловича Марию за Великого Владимирского и Московского князя Се­мена Ивановича Гордого (1340–1353). Федор, пятый сын Андрея Ивановича, по прозвищу Кошка (раньше фамилии давались по прозвищу или имени деда) был одним из ближайших сподвижников московского князя Дмитрия Иванови­ча Донского (1359–1389). Скорее всего, именно Федору была оказана высокая честь – защищать Москву, когда проис­ходила знаменитая битва с Мамаем на Куликовом поле в 1380 году. Иван, стар­ший сын Федора Кошки, был пожалован великим князем Василием I (1389–1425) высшим саном – «боярина». От него и происходил собственно род Романовых.

Сын Ивана Кошки Захарий Иванович владел крупнейшими соляными варни­цами в Нерехте. Он опознал знаменитый золотой пояс, украшенный изумрудами и рубинами, в котором Василий Косой красовался на свадьбе Василия II Темного (1425–1462) в 1433 году. Когда-то этот пояс был частью приданого Евдокии, жены Дмитрия Донского. Но на их свадьбе пояс подменили на менее ценный. В конечном итоге он достался Василию Косому, двою­родному брату царя Василия II. Мать царя Софья Витовтовна при всех сорвала пояс с князя как собственность своего семей­ства, беззаконно перешедшую чужим. Это послужило поводом к жестокой фео­дальной войне за Московский престол.

Средний сын Захария, Юрий Захарье­вич был боярином и воеводой при Иване III (1462–1505), сражался с литовцами в знаменитой битве на Митьковом поле на реке Ведроши 14 июля 1500 года. Бла­годаря внезапной атаке засадного пол­ка литовцы были вдребезги разбиты, а гетман князь Константин Острожский со всеми литовскими воеводами взят в плен. Брат Юрия, Яков Захарьевич в конце ХV века на короткое время был наместником в Костроме. От Романа, сына Юрия Захарьевича, скончавшего­ся в 1543 году, происходит фамилия Ро­мановых. Роман Юрьевич был высоким (178–183 см), атлетически сложенным мужчиной. У него было узкое продолго­ватое лицо, высокий прямой лом, светлые волосы. Он был любимцем своего отца.

Еще большее влияние Захарьины приобрели в царствование Василия III (1505–1533). Именно они сыграли ре­шающую роль в выборе второй жены для царя – красавицы-литовки Елены Глин­ской. На свадьбе, состоявшейся 21 янва­ря 1526 года, дружкой жениха Василия III был Михаил Юрьевич Захарьин, сва­хой с его стороны была жена Захарьина.

3 февраля 1547 года Романовы подня­лись на небывалую высоту: они породни­лись с самой царской династией. 16-летний царь Иван IV Грозный (1533–1584) вен­чался с дочерью Романа Юрьевича Заха­рьина – Анастасией. Все родственники Романовых отныне стали играть ведущую роль в политике, но особой популярно­стью пользовался младший сын Романа Юрьевича Никита Романович – брат царицы и дед Михаила. Он прославился как талантливый полководец и храбрый воин во время Ливонской войны, зани­мал при дворе ответственные должности спальника, мыльника, рынды (телохрани­теля), в 1563 году дослужился до боярско­го чина и был одним из ближайших со­ратников царя Ивана Грозного. Однако в период опричнины Ивана Грозного род Захарьиных-Юрьиных был практически весь истреблен. Из всех мужчин – потом­ков Федора Кошки в живых остался лишь боярин Никита Романович Захарьин.

Никита Романович Захарьин-Юрьин был высокого роста (175–180 см). У него была большая голова и очень широкое лицо. Никита жил в своей усадьбе в Мо­скве, в Китай-городе на улице Варварке. Площадь усадьбы превышала 3 тысяч ква­дратных метров. На ее территории разме­щались разные строения, в том числе два каменных дома, которые получили назва­ния «дом на верхних погребах» и «дом на нижних погребах». В первом сейчас от­крыт Музей боярского быта ХVI-XVII ве­ков «Палаты на Зарядье». С запада усадьба граничила с английским подворьем. Ни­кита Романович дружил с англичанами.

От двух жен у Никиты Романовича было пятеро сыновей и пятеро дочерей. Это был мужественный, храбрый вельмо­жа, всеми уважаемый. Никита Романович – единственный московский боярин ХVI века, которого очень любил простой народ и даже сложил о нем песни. В них боярин изображался как богобоязненный защит­ник народа во времена Грозного царя.

Мы видим, что род Романовых был очень богатым и влиятельным. Ка­залось, не было такой силы, которая смогла бы пошатнуть его положе­ние. Но судьба распорядилась иначе…

Умирая, Иван IV поручил сыновей Федора и Дмитрия своим самым бли­жайшим вельможам, среди которых был и Никита Романович. Когда в 1584 году на престол взошел Федор Иванович (1584–1598), самым большим влияни­ем из бояр пользовался Никита Рома­нович, но через несколько месяцев он стал болеть. Как утверждал англичанин Джером Горсей он «был околдован и внезапно лишился языка и рассудка; но еще жил некоторое время» [14. С.107].

23 апреля 1586 года Никита Романович умер. Этим воспользовался боярин Борис Годунов. Его сестра Ирина вышла замуж за царя Федора. После смерти Никиты Романовича Годунов стал ближайшим правителем при Федоре. Его влияние на царя было огромно. И все же высокое по­ложение при дворе Никиты Романовича дало возможность его сыновьям и доче­рям породниться с другими известными родами: князьями Сицкими, Черкасски­ми и даже с Годуновыми. Это еще более укрепило положение рода. Дети Никиты Романовича приходились двоюродными братьями и сестрами царю Федору Ива­новичу, что сразу же выделяло их из знати.

Ярче всех был старший из пятерых сыновей Никиты Романовича Федор -отец будущего царя Михаила. Он родил­ся не ранее 1554 года от второй жены Никиты Романовича – княжны Евдо­кии Александровны, происходившей из рода знаменитого полководца князей Горбатых-Шуйских. Когда умер отец, Федору было чуть больше 30 лет. Он был красивым, ловким, подающим большие надежды вельможей, а также известным в Москве щеголем. Федор постригал бо­роду, носил недлинные волосы на голове. Он превосходил всех роскошью одеяний и умением их носить, являлся законода­телем мод для всех придворных. По обы­чаям того времени одежда Федора была очень красочная: преобладали красный, фиолетовый, зеленый цвета. Если москов­ский портной хотел польстить заказчику, примерявшему наряд, он говорил ему: «Ты теперь совершенно Федор Ники­тич!». Как и все богатые мужчины, он но­сил ожерелья или золотые цепи на шее, достигавшие весом до двух фунтов, т.е. до 800 г, и даже серьги в ушах. Как боярин, то есть высший сановник, он имел право носить одновременно несколько шапок. Сначала надевалась маленькая шапочка – «тафья», на нее - остроконечная шапка «колпак», а сверху -огромная, величиной с ведро, так называемая «горлатная» шапка.

Федор был добрый и ласковый. На него перешла всеобщая любовь, которую народ питал к его отцу. Федор считался одним из самых образованных людей своего време­ни, был очень любознательным. Джером Горсей вспоминал о том, что он написал для Федора Никитича латинскую азбуку славянскими буквами, которая «доста­вила ему много удовольствия» [14. С.107].

Жил Федор Никитич на широкую ногу.

Его дом всегда был полон друзей. Веселые пиры и шумные выезды на охоту с десят­ками псарей, сокольничих, конюхов и те­лохранителей всегда вызывали восхище­ние у жителей Москвы. Толпы народа во все глаза смотрели на великолепных ко­ней, охотничьих собак и ловчих птиц Фе­дора, которые были одними из лучших на Руси. Он не мог допустить, чтобы нашелся лучший, чем он наездник или более удач­ливый охотник. Одним из любимых его занятий было меряться силой в кулачном бою с друзьями. Но он не допускал пья­ного разгула или разврата, что частенько происходило во времена Ивана Грозного.

Сначала все складывалось очень хоро­шо. Федор Никитич укрепил союз с Бо­рисом Годуновым. Даже своего первенца Романов назвал в честь Годунова Борисом. По свидетельству историка С.М.Соловьева «есть также известие, что Годунов, желая заставить Романовых забыть права свои на престол, дал старшему из них, Федору Ни­китичу, страшную клятву, что будет дер­жать его, как брата и помощника, в деле государственного управления» [66. С.341].

Федор Никитич служил рындой, а в 1586 году получил боярский чин, за­менив в Думе умершего отца. С этого времени и до конца царствования Фе­дора Ивановича во главе государства стояли «три великих ближних бояри­на»: князь Федор Иванович Мстислав­ский, Борис Годунов и Федор Романов. В 1596 году Федор Никитич был назначен боевым воеводой в полк Правой руки.

Федор Романов часто бывал при дво­ре, на приемах и просто по делам. Осо­бенно почетные приемы устраивали по­слам. Федор Никитич вместе с другими сановниками сидел в дорогих нарядах, украшенных золотом, драгоценными камнями в шелковых и парчовых одеж­дах. Государь сидел на возвышении. За ним стояли рынды в белой одежде, бар­хатной или атласной, опушенной горно­стаем, в высоких белых шапках, с двумя золотыми цепями, крестообразно вися­щими на груди, с драгоценными секира­ми, поднятыми на плечо, как для удара.

Во время торжественных царских обе­дов прислуживали от 200 до 300 слуг в парчовой одежде, с золотыми цепями на груди, в черных лисьих шапках. На столах находились только хлеб, соль уксус и перец. Слуги разносили десятки блюд с едой, вина, мед. Каких только деликатесов не подава­ли: лебеди, журавли с пряным зельем, пе­тухи с имбирем, уха куриная шафранная или черная или белая, куры бескостные, тетерева с шафраном, рябчики со сливка­ми, утки с огурцами, гуси, зайцы в лапше и репе, калачи, пироги с мясом, с сыром, блины, оладьи, орехи, пили меды, сделан­ные из разных ягод, кисель, сливки и пр.

В те времена одним из развлечений были медвежьи бои. В назначенный час собирались зрители. Место поединка об­носили глубоким рвом для безопасности зрителей и для того, чтобы медведь и охот­ник не смогли убежать. Выходил охотник с рогатиной. Из клетки выпускали медве­дя, который при виде человека вставал на дыбы, ревел и бросался на него. Охотник сильным ударом всаживал рогатину в зве­ря, а другой ее конец ногой придавливал к земле. Раненный зверь с ревом пытался освободиться от железного наконечни­ка рогатины. Если не мог одолеть, падал на бок и с глухим ревом умирал. Зрите­ли громко приветствовали победителя и вели в царские погреба, где он выпивал за здоровье царя. Но не всегда поединок заканчивался победой человека. Недо­статочно опытного или слабого охотника зверь, сломав на куски рогатину, зубами и когтями разрывал в считанные секунды.

Как один из высших сановников Федор Никитич сопровождал царя в разные по­ездки. Это было великолепное зрелище, посмотреть на которое сбегались люди со всей округи. Например, однажды цар­ская семья поехала на богомолье в Тро­ицкую слободу в связи с предстоящей помолвкой красавицы Ксении, дочери царя Бориса, с датским герцогом Иоан­ном. «Впереди всех ехали шестьсот чело­век верхом и двадцать пять лошадей все в золоте и серебре; за ними две кареты: пу­стая, царевича, обитая красным сукном, и другая – обитая бархатом, где сидел госу­дарь, обе в шесть лошадей; около первой ехали верховые; около второй шли при­дворные чиновники. Далее ехал верхом молодой царевич; лошадь его вели знат­ные бояре. Через полчаса выехала царица в великолепной карете; в другой, со всех сторон закрытой, сидела царевна: первую везли десять белых лошадей, вторую во­семь. Впереди – сорок лошадей и дружи­на престарелых вершников с длинными седыми бородами; сзади – двадцать че­тыре боярина на белых лошадях. Шля­пы боярынь украшались золотыми пуго­вицами и кистями, висевшими до плеч, а сапожки на них желтые. Вокруг шли триста приставов с жезлами» [22. С.255].

Где-то в 1590 году Федор Никитич же­нился по любви на красавице Ксении Ива­новне Шестовой. На их свадьбе присутство­валицарьФедорИвановичиБорисГодунов.

Ксения родилась около 1579 года, происходила из обедневшего, но древ­него и весьма достойного рода Шесто­вых. Отец ее, Иван Васильевич Шестов вел свой род от древнего князя Михаи­ла Прушанина, выходца из поморской Пруссии, поступившего на службу к великому князю Александру Невско­му, и отличившемуся в Невской битве. Уже в ХV веке потомки Михаила Пру­шанина породнились с Романовыми.

Ксения была обучена грамоте, что в то время было крайне редким явлением. В приданое она получила село Домни­но Костромского уезда с 57 деревнями и починками. Кроме того, от матери ей перешло село Климентино Угличско­го уезда с 14 деревнями и пустошами.

Федор с Ксенией зажили душа в душу. Свою любимую жену Федор одевал в са­мые лучшие наряды: на голове она носила шелковый белый платок, поверх него – большую парчовую шапку, украшенную жемчугом, золотые серьги с изумрудами и яхонтом, ожерелье жемчужное, длин­ное широкое платье из тонкого красно­го сукна, которое застегивалось на зо­лотые пуговицы, с отложным большим собольим воротником. Под этой верхней одеждой носила летник – шелковое пла­тье с рукавами, до локтя обшитые парчой, на руке – браслет из драгоценных кам­ней, на ногах – сафьяновые сапожки на высоких каблуках, желтые или голубые, вышитые жемчугом. По обычаю того времени Ксения белилась и румянилась.

Дом Федора Никитича, как тради­ционно на Руси, славился знаменитым русским хлебосольством. Здесь блюда уже были не «царские», но не намного отличались по обилию и качеству. По­сле обеда полагалось 2–3 часа отдохнуть. А вечером съездить на охоту: затравить волка, с помощью борзых поймать за­йца. Часто ходили в баню. Были бого­боязненны, отличались терпимостью.

Как бы в награду за счастливую жизнь в семье Романовых первыми родились сы­новья Борис и Никита. Особенно был рад отец – у него появились наследники. Но вскоре родителей постигло первая невос­полнимая утрата. 20 ноября 1592 года от неизвестной заразной болезни умер Борис, а через год 29 ноября 1593 года – Ники­та. Горе родителей было безмерно. В 1593 году родилась дочка Танечка. Федор Ники­тич очень любил ее, но мечтал о наследни­ке. И вот 12 июля 1596 года, вернувшись со службы, он узнал долгожданную весть – родился сын. Младенец выглядел креп­ким, здоровым и очень походил на отца. Вскоре сына крестили и дали имя Михаил.

Однако в первый же год рождения родители чуть не потеряли Мишу. Лето выдалось очень жаркое. Вокруг Москвы горели леса, город был весь в дыму. Даже через закрытые окна он проникал в дома, было трудно дышать. Маленький Миша задыхался, плохо ел, много плакал. Ро­дители очень боялись за его жизнь, но уехать к себе в костромскую вотчину боялись: младенец мог не пережить да­лекую дорогу в сильную жару. Наконец, начались дожди. Дышать стало легче. Опять стало весело в семье Романовых.

Но молодым родителям грозили новые испытания. В 1597 году родился сын Лев, но через несколько месяцев умер. В 1599 году у Романовых появился на свет четвер­тый сын Иван и тоже вскоре умер. У роди­телей глаза не высыхали от слез. В живых остались только Таня и Миша – единствен­ный наследник. Вся любовь родителей, бабушки Марии Акинфиевны, много­численных нянек обратилась на Мишу.

Однажды в дом к Романовым при­шла старуха-вязальщица, присланная от княгини Милославской учить девушек какому-то особенному замысловатому узору. Марфуша, одна из служанок, прове­ла ее в детскую показать Мишу. Бабушка Мария Акинфиевна заметила, что старуха была одноглазая и очень испугалась это­му. Ей показалось, что старуха посмотре­ла на Мишу недобрым взглядом. Бабушка выгнала ее из комнаты, а сама сбрызну­ла ребенка крещенской водой. Напрасно она переживала: Миша по-прежнему был весел и здоров. Однако впереди ее вну­ка все-таки ждали страшные испытания.

Федор Никитич очень любил Мишу. В любую свободную минутку он при­ходил в детскую комнату и играл с сы­ном. Приносил разные игрушки: лошад­ку, выточенную из кости, свистульку с бубенцом серебряную, специально за­казал для него сафьяновые туфельки с затейливым узором в Кизельбашском ряду. Маленького Мишу одевали в шел­ка, парчу, бархат. В то время одежда мальчиков и девочек практически не от­личалась. Девочки лишь носили серьги.

Миша рано начала говорить. Нянь­ка Степанида умилялась: «Ишь ты ка­кой, батюшка, чудный – лопотать начал! Вот тебе, Танюшка, с кем и будет теперь поговорить-то». Однако отец нашел сво­им детям других «собеседников». Сходил он в государеву потешную палату, где в особом отделении содержались разные певчие птицы: соловьи, дрозды, чечетки мохнатые, а также привезенные из дале­ких стран попугаи. Перша Гурьев, при­сматривавший за птицами, выбрал для Романова двух красивых попугаев: хо­холок белый, сами ярко-зеленого цвета, а лапки красные с белым. Придворный карлик Ониська научил их разговаривать.

Клетки с птицами принесли в дет­скую. Таня с Мишей с восторгом стали их рассматривать и вдруг слышат, как один из попугаев говорит: «Будь здрав, господине!». Все невольно ахнули и от­скочили от клетки, широко открыты­ми глазами продолжая смотреть на это чудо. Не отстал от первого и другой по­пугай, промолвив: «Лентяй ты, Лукаш­ка!» Дети и взрослые долго смеялись.

Больше года жили попугаи в доме Рома­новых. Стали совсем ручные. Но однажды один из них умер. Вскоре с тоски по това­рищу умер и другой. Дети очень расстрои­лись, долго плакали. Маленький Миша не мог понять, почему птичка не шевелит­ся, не говорит. Он впервые столкнулся со смертью. Это была всего лишь птица, но ее смерть потрясла мальчика. Он еще долго спросонья подбегал к клетке, думаю, что птичка опять появится там. Но ее не было. Отец пытался найти нового говорящего попугая для детей, но сумел достать толь­ко маленького, который не умел говорить.

Чтобы как-то занять ребенка и отвлечь его от мыслей о погибших птицах мать велела пригласить в дом к нему Ивашку Таракана и Ваську Миняева, детей дво­ровых людей. Мише шел четвертый го­дик, а они были старше его на три года. Миша, игравший только с сестрой, вы­росший среди взрослых, боялся этих ре­бят. В свою очередь, и они побаивались боярского сына. Дети не подружились. И опять Миша тихонько играл со своей сестренкой, слушал сказки и песни няни про котика-кота и лазоревую птичку.

Федор Никитич мечтал вырас­тить из Миши достойного наследни­ка, уже планировал, кого он пригласит из учителей. Но наступил 1600 год…

х х х

Счастливое детство Миши закончи­лось, когда ему шел пятый год. На его ро­дителей и в целом на весь род Романовых обрушились большие беды. Счастливой семейной жизни Федора Никитича Рома­нова, а также его возвышению по служ­бе завидовали многие в Москве. Однако хуже всего то, что этому завидовал царь Борис Годунов (1598–1605). Он тоже был умным, талантливым руководителем, пре­красным семьянином. Годунов исполь­зовал разные средства для привлечения симпатий знати и народа, пытался прово­дить реформы, закладывал новые города и крепости. Но царь никак не мог завое­вать место всеобщего любимца, которое было у Романова. Его щедрые милостыни пользовались меньшей популярностью у горожан, чем возможность подивиться на новый наряд или свиту Федора Романова.

Уже в первый год своего царствования Борис Годунов обидел Федора Никити­ча. Во время военного похода в Серпу­хов Борис не только не удостоил Федора первого воеводства ни в одном полку, но поместил его последним в списке бояр. Большего оскорбления Романовых, каза­лось, придумать было нельзя! Борис Го­дунов пытался сразу показать, что теперь именно он правит государством. При раз­даче чинов после венчания Бориса на цар­ство Романовы также были практически обойдены. Но Федор Никитич не только не возмутился публично, что сделал бы в то время всякий родовитый человек, но даже не подал вида, что оскорблен. Го­дунов в изумлении понял, что не может оскорбить Романовых. В свою очередь и Романовы не давали ни одного повода для обвинения их во враждебных намерени­ях. В глазах русской знати Романов ста­новился безусловным претендентом на престол. А Годунов, скрепя сердце, про­должал внешне демонстрировать «свет­лодушие» и «любительство» к Романовым.

На рубеже веков Борис Годунов заболел. Его состояние резко ухудшилось осенью 1600 года. По городу ходили слухи, что царь смертельно болен. Пришлось даже отнести его на носилках в кремлевскую церковь, чтобы народ увидел, что царь еще жив. Федор, малолетний наследник Бори­са, имел совсем мало шансов удержать трон после смерти отца. Новая династия Годуновых пока не укоренилась. У больно­го царя оставалось единственное средство на ее спасение. Он постарался избавиться от претендентов. Самыми первыми из них были Романовы, тем более что народ уважал и любил Романовых за их добро­детельную жизнь и благородные качества.

Опала Романовых началась в октябре­ноябре 1600 года. В народе ходила молва, что царь Федор Иванович перед смертью объявил своим наследником Федора Ни­китича Романова. Скорее всего, это не так, но Годунов боялся Романовых. Царь Борис стал подозревать всех в измене. Награж­дал доносчиков. Поэтому доносительство стало самым обычным явлением, легким способом обогащения и возвышения. Дворянин Бартенев, казначей Александра Никитича Романова, донес, что будто бы тот хранит у себя в казне волшебные коре­нья и хочет «испортить» царскую семью.

В ночь с 25 на 26 октября несколько сотен вооруженных стрельцов ворвались в дом к Александру Никитичу и устроили обыск, в ходе которого «вынули» коренья. В итоге обвинили всех Романовых. Отца и дядьев Михаила отдали под стражу, учи­нили допрос и даже применили пытки.

Братьев Романовых обвинили в тягчай­шем государственном преступлении – покушении на жизнь царя. Наказанием за это могла быть только смертная казнь. Пристав обвинял закованного в железа Федора Романова: «Вы, злодеи-изменники, хотели царство достать ведовством и ко­реньем». Царю Борису Годунову помог­ли и представители других княжеских родов, которые давно были недовольны чрезмерным возвышением Романовых. Члены Боярской думы с яростью стали обвинять «изменников». Годунов думал несколько месяцев, как ему поступить с Никитичами. Наконец, их судьба была решена. Вотчины и поместья опальных раздали другим. Дома, имущество взя­ли в казну, а самих отправили в ссылку.

Для 4-летнего Миши с арестом роди­телей и других его родственников детство закончилось. Он не понимал, что проис­ходит. Мальчик только слышал, как ча­сто плачет мама, причитает бабушка, а отец перестал приходить к нему играть.

Наступил конец июня 1601 года. Од­нажды утром Мишу одели в самое про­стое платье, посадили на бедную повозку и куда-то повезли. Мальчик недоумевал. Почему с ним не поехала мама или ба­бушка? С ним осталась только старшая се­стренка Таня да тетки - Анастасия Ники­тична и Марфа Никитична Черкасская с мужем князем Борисом Камбулатовичем Черкасским и дочерью Ириной, а также Ульяна Семеновна – жена дяди Михаила Александра Никитича. Он их любил, но они были для него фактически чужие. Путь их лежал на Белое озеро. Таким образом, он был разлучен сразу с обоими родите­лями и даже бабушкой. Ставший «сиро­той» при живых родителях Миша вызы­вал повышенную жалость окружающих.

Родных Миши раскидали по разным уголкам страны. Его дяди были отправле­ны в ссылку: Александра Никитича запря­тали в Усолье-Луку, Михаила Никитича в Ныребовскую волость, Ивана Никитича в Пелым (ныне Пермская область), а Васи­лия Никитича – в Яренск (Архангельская область, недалеко от города Сыктывкара).

Бабушку Марию Акинфиевну постриг­ли в монахини и отправили в Чебокса­ры в Никольский девичий монастырь.

Дальше всех отослали родителей Миши. Федор Никитич, «приводимый не едино­во к пыткам» был сослан в Антониево­Сийский монастырь, расположенный в 90 верстах от города Холмогоры (Архан­гельская область) и там пострижен в мо­нахи под именем Филарета. Мать его, так­же постриженную насильно в монахини в июне 1601 года под именем Марфы, сослали на озеро Онега, сначала в погост Толвуй, а потом в село Челмуж, Пове­нецкого уезда (ныне Республика Каре­лия, недалеко от города Петрозаводска).

Условия, в которых, оказались опаль­ные Романовы, были крайне тяжелыми. Не веря усердию местных начальников, к ссыльным прикрепили приставов, кото­рые должны было доносить царю обо всех мелочах их жизни. Местным жителям за­претили даже приближаться к домам или землянкам, где жили ссыльные, неко­торые даже закованные в цепи. Инокиня Марфа находилась под строгим надзором священника Ключарева и двух приставов. В Сийском монастыре Филарета охранял пристав Военков. В обитель даже не пу­скали богомольцев, чтобы никому из них не удалось передать письмо Филарету.

Особенно тяжело жилось несчастным первый год. Федор Никитич, став Фи­ларетом, сначала тяжело переносил за­точение в монастыре, очень переживал за жену и детей. Пристав Военков слы­шал, как причитал Филарет, тоскуя по жене и детям: «Милые мои детки! Ма­ленькие бедные остались; кому их кор­мить и поить? Так ли им будет теперь, как им при мне было? А жена моя бед­ная! Жива ли уже? Чай она туда завезена, куда и слух никакой не зайдет? Беда на меня жена да дети: как их вспомнишь, так точно рогатиной в сердце толкнет».

Мать Михаила в Заонежье жила в ма­лом тереме, который стоял на возвышен­ном месте, из которого было видно только «царство камня, воды и леса». Пища была плохая. В предании Олонецкой губернии говорилось: «Царице Марфе Ивановне дан был столик, под столиком в чаше вода, а на столике овес ей есть». По некоторым данным, Марфа страдала «портежной» болезнью (порчей), от которой, по совету жителей Толвуя, лечилась целебной водой из ключа, который до сих пор зовется «Ца­рицыным ключом». Видимо сказалось то, что, расставаясь с детьми, Ксения перенес­ла тяжелое нервное потрясение. Она даже упала в обморок и долго не могла прийти в себя. Это отразилось и в последствии: при сильном волнении у нее вновь возни­кали нервные припадки с обмороками.

В итоге в первый же год не выдержа­ли тяжелые условия заточения три дяди Михаила. Александр Никитич погиб в Белозерске. Официально в его смерти обвинили пристава. Михаил Никитич умер в земляной тюрьме в Ныробе. Ва­силия Никитича и Ивана Никитича, во­преки наказу царя, пристав заковал в железные цепи во время трудного пере­хода из Яранска в Пелым, так как очень боялся их побега. В итоге Василий не вы­держал суровых условий содержания и скончался. Его смерть облегчила участь Ивана. С него сняли цепи, перевели в Уфу и улучшили условия содержания.

6-летний Миша ничего об этом не знал. Белоозеро худо-бедно было горо­дом. Двор ссыльных не был совсем уж уединенным. Царь Борис отдал наказ приставам, которые охраняли княгиню Черкасскую, Мишу и других на Белоозе­ре: «Чтоб им всем в еде, питье и платье никакой нужды не было». Тем не менее, атмосфера тревоги и неизвестности, в ко­торую попали взрослые, не могла не по­влиять на мальчика. Чтобы скорее уви­деть своих родителей, он должен был усиленно молиться. Может быть, именно в ссылке Миша стал очень религиозным, что буквально поражало в будущем со­временников в царе Михаиле. Этому спо­собствовала и страшная трагедия, свиде­телем которой стал маленький мальчик: умер единственный взрослый мужчи­на, князь Борис Камбулатович Черкас­ский. С Мишей остались одни женщины.

х х х

В 1602 году участь изгнанников была облегчена. Царь Борис приказал посвя­тить Филарета в иеромонахи и затем в архимандриты. Он писал приставу, охра­нявшему Филарета: «Ты б старцу Фила­рету платье давал из монастырской каз­ны и покой всякий к нему держал, чтоб ему нужды ни в чем не было; если он за­хочет стоять на клиросе, то позволь, толь­ко б с ним никто из тутошних и прихо­жих людей ни о чем не разговаривали». Марфе разрешили общаться с населе­нием, которое относилось к изгнаннице весьма благожелательно. Нашлись среди местных крестьян смельчаки, которые с риском для собственного благополу­чия, узнали места изгнания инока Фи­ларета и Михаила и стали передавать письма из Толвуя, а также из Белоозера.

В начале сентября того же 1602 года на Белоозеро пришла радостная весть. Из всех осужденных Романовых только кня­гине Черкасской было разрешено пере­ехать со своими племянниками Таней и Мишей на жительство в вотчину Романо­вых, село Клин Юрьевецкого уезда (ныне Ивановская область). Чуть позднее к ним присоединились Иван Никитич Рома­нов и князь Иван Борисович Черкасский.

Княгиня Черкасская отправилась в дорогу. В это время в стране творились страшные вещи: голод, пожары, моровая язва. Это сопровождалось грабежами и убийствами. Еще весной 1601 года нача­лись затяжные дожди, длившиеся в тече­ние 10 недель, потом наступило холодное лето, а 15 августа ударил мороз и повре­дил хлеб и другие посевы. Невызревши­ми, фактически гнилыми семенами по­сеяли озимые. В итоге семена или вообще не проросли, или дали плохие всходы. Но и жалкие всходы погубил мороз в 1602 году. Все истлело и смешалось с землей. В стране начался небывалый голод. «Люди сделались хуже зверей, – пишет Н.М. Ка­рамзин, – оставляли семейства и жен, чтобы не делиться с ними куском по­следним. Не только грабили, убивали за ломоть хлеба, но и пожирали друг друга… Мясо человеческое продавалось в пирогах на рынках!.. Везде шатались полумертвые, падали, издыхали на площадях» [23. С.66]. Зимой на дорогах умирали нищие от го­лода и холода. Дороги были усеяны тру­пами. В городах их едва успевали вывоз­ить в поле, где закапывали в большие ямы. Только в Москве за время голода похоро­нили в трех братских могилах 120 тысяч.

Дворяне стали распускать своих слуг, чтобы их не кормить. Несчастные гибли или разбойничали, вели жизнь бродяг. Это привело к крестьянскому восстанию под предводительством Хлопка. Хотя по­ложение постепенно нормализовалось, голодные годы не прошли бесследно: со­временники считали, что во время голода вымерла «треть царства Московского», многие стали беднее, усилилось корысто­любие, лихоимство, бесчувствие к близким.

Вести о положение в стране доходили до княгини Черкасской. Она все чаще за­думывалась об участи Михаила. Хотя они и направлялись в родовое имение, но над ними по-прежнему стоял царский при­став, хитрый и вороватый. Царь Борис да­вал ему наказ: «Чтобы дворовой никакой нужды не было: корму им давать вдоволь, покоить всем, чего ни спросят, а не так бы делал, как писал прежде, что яиц с моло­ком даешь не помногу; это ты делал сво­им воровством и хитростию; по нашему указу велено тебе давать им еды и питья вовсем вдоволь, чего ни захотят». Однако пристав знал или догадывался, что приказ царя был не искренним, и не торопился его исполнять. Поэтому жизнь даже в своем имении представлялась достаточно опасной, участь Миши была неизвестна.

Дорога в Клин пролегала через Ун­женский монастырь, основанный в 1398 году преподобным Макарием, который скончался 25 июля 1444 года, был «кро­ме окружающих местностей, мало кому известный». Монастырь, затерявшийся в глухих костромских лесах, был очень бедным. Монахов в нем насчитывалось не более 20 человек, питались они плохо, строить монастырь было не на что. Но слава о чудодейственных свойствах мо­щей Макария, хранившихся в монасты­ре, разнеслась по всей округе. Десятки людей, помолившись у них, исцелялись от тяжелых недугов. Измученная страхами и неизвестностью княгиня Марфа Ники­тична Черкасская захотела помолиться у гроба святого и попросить у него помощи.

Настоятелем монастыря был Давид Хвостов. При первом же свидании Да­вид взвесил всю важность сохранения в своих руках молодого Михаила от Году­нова. В Макарьевской обители можно было укрыть не только 6-летнего мальчи­ка, а и сотню каких угодно царских не­доброжелателей. Выносу быть не могло. Черкасская, убежденная доводами Хво­стова, взяла с собой только свою племян­ницу, а Михаила оставила в монастыре.

В эти годы Михаил не мог скрываться в костромском Ипатьевском монасты­ре, так как он был основан Годуновыми, врагами Романовых. В 1586 году бояре Дмитрий Иванович, Иван Иванович и Борис Федорович Годуновы обнесли мо­настырь каменной стеной, украсили и обогатили его так щедро, что в то вре­мя монастырь называли «преименитою, великою лаврою». Обитель находилась близко от большого города Костромы, что затрудняло факт сокрытия там Ми­хаила. Другой монастырь, Железноборов­ский, затерялся в лесной глуши, недалеко от вотчины Романовых в селе Домнино, но в нем не было человека, сумевшего вы­полнить такую ответственную миссию.

Почему княгиня Черкасская до­верила маленького Мишу Хвостову?

Скорее всего, княгиня была лично зна­кома с ним, ведь у Романовых и Хвостова поместья были в одном, Буйском уезде. Хвостовым принадлежали поместья и в соседнем Чухломском уезде. Предки Да­вида Хвостова в одно и то же время с пред­ками Романовых пришли из Пруссии и нанялись на службу к московскому князю Даниилу Александровичу. При царе Фе­доре Ивановиче Хвостов был боярином.

Как Давид Хвостов попал в Макарьев­ский монастырь? В этом вопросе нет еди­ного мнения. Член Костромской ученой архивной комиссии Л. Скворцов в нача­ле ХХ века писал, что Хвостов понял, что Годунов при Федоре Ивановиче забирает все больше власти, специально надел на себя рясу чернеца и ушел в строители на Унжу, чтобы готовить возведение Рома­новых на трон. «Как умный и грамотный человек, как придворный, тонкий поли­тик и дипломат, Хвостов предвидел, что распри бояр при Федоре разгорятся до больших размеров» [56. С.134]. Другие ав­торы утверждают, что, скорее всего, боя­рина Хвостова насильно постигли в мона­хи по велению всесильного шурина царя Федора Бориса Годунова и послали в да­лекий бедный Макарьевский монастырь.

Как бы то ни было, княгиня посчитала лучше оставить племянника в надежных руках Хвостова. Чтобы усыпить бдитель­ность приставов в Клину, им могли ска­зать, что Михаил умер на Белом озере или в дороге. Для Годунова же важно было только одно - Михаила не было в Москве.

6-летний Миша остался совсем один в монастыре. Там он прожил три года с 6 до 9 лет. Обычно в эти годы современ­ные девочки и мальчики учатся в началь­ной школе. Их провожают и встречают родители, бабушки и дедушки. Они ра­дуются их первым успехам, помогают готовить уроки, вкусно кормят. У детей появляются первые закадычные друзья, любимое место для веселых шумных игр, первые тайны. Взрослый человек всегда с нежностью и долей грусти вспо­минает об этом интересном возрасте.

Миша, будущий государь всея Руси, в эти годы томился в бедном монастыре. Его атмосфера, отсутствие родных, осо­бенно отца, матери и старшей сестренки, заставляли мальчика все чаще обращать­ся к Богу. Он молил его только об одном – поскорее увидеться с близкими. Мишу окружали только взрослые, человек 20 мо­нахов, которые, как могли, заботились о нем, за это в будущем, став царем, Михаил был им очень благодарен. Это доказывает, что Миша не жил в Клину. Он, как очень благодарный человек по характеру, не смог бы обойти царской милостью Клин или хотя бы местный храм, в котором он должен был проводить много времени.

Где же Миша жил в монастыре?

При переписи имущества Макарьев­ской обители особо выделяли какую-то «комнату» при келье игумена Хвостова. Это могла быть приемная при игумен­ской кельи, так как к настоятелю, есте­ственно, приходило много народа. Но что такого особенно в «приемной» игу­мена? Почему выделяется именно эта? Более того, только в Макарьевском мо­настыре сохранился особый образ Ми­хаила – «келейный», говоривший о том, что именно здесь в какой-то келье и жил Михаил. Чтобы сохранить жизнь маль­чику, Хвостов должен был оберегать его и не спускать с него глаз. Он понимал, что Михаил при определенных обстоя­тельствах может фигурировать как пре­тендент на престол. Поэтому он посе­лил мальчика в комнате при своей келье.

Кто занимался воспитанием Михаила с 1602 по 1605 года? Кто учил будущего царя грамоте? Скорее всего, это был Да­вид Хвостов или кто-нибудь из монахов, так как в те времена грамотными были в основном представители духовенства. Это могли быть его тетки. Но женщины в XYI-XYII веках, даже княгини и цари­цы в подавляющем большинстве были неграмотны. Могла его учить и мать, ко­торая была грамотной и хорошо знала церковную историю. Но она была далеко.

Через иноков или людей, принадлежа­щих монастырю и преданных Хвостову, Филарет и Марфа узнали, где находится их сын. Это успокоило их и дало веру в будущее.

х х х

Пока Миша жил в монастыре, отдален­ном сотнями километров от столицы, в стране разгорались политические страсти. В Польше объявился «чудом спасшийся» сын Ивана Грозного Дмитрий, который якобы не погиб в Угличе в 1591 году. Кто был самозванец, никто толком не знал.

Слухи ходили разные. Одни утверждали, что это был беглый монах Григорий Отре­пьев, в миру Юрий Богданович Отрепьев, сын мелкопоместного дворянина из Га­личского уезда. В конце ХYI века он нанял­ся на службу к Романовым, вотчины ко­торых граничили с землями Отрепьевых. Когда Романовы подверглись гонениям, Юрий постригся в монахи, бежал в Поль­шу, а теперь в 1605 году шел с войском на Москву, как законный сын Ивана Грозно­го. Другие говорили, что это был какой-то авантюрист-иностранец, который решил попытать счастья. Нашлись и такие, кто клялся, что это был настоящий сын гроз­ного царя, который не погиб в Угличе.

Кто бы ни был Лжедмитрий I, весть о его появлении дошла до Филарета. При­став, охранявший его, доносил царю Бо­рису Годунову, что с начала 1605 года у Филарета резко изменилось настрое­ние. Он стал жить не по монастырско­му чину, много смеялся, рассуждал про мирское житье, говорил окружающим, что «увидят они, каков он вперед будет».

13 апреля 1605 года скоропостижно скончался царь Борис Годунов. На пре­стол встал его сын Федор. Но династия Годуновых не устраивала верхушку бояр. В июне в Москве произошло восстание, в ходе которого царь Федор был убит. Все присягнули Лжедмитрию I (1605–1606).

Поскольку официально новый царь был «родственником» Романовых, он сразу же постарался вернуть им их прежнее положение в обществе. Все вы­жившие Романовы были возвращены в Москву и щедро пожалованы. Не за­были и тех, кто умер в ссылке. Тела их были перевезены в столицу и захоро­нены с четью в родовых усыпальницах.

Инокиня Марфа, как только ей разре­шили покинуть Челмуж, сразу же прие­хала в Макарьевскую обитель к сыну. Об этом говорит тот факт, что еще в начале 1880-х годах в монастыре хранились сани кошевые, подбитые широкими крепкими шинами. Ими не пользовались, а просто хранили в память о том, что на них приез­жала Марфа за сыном. А когда она уезжа­ла из Макарьевской обители, началась ве­сенняя распутица, и сани были не нужны.

Встреча Михаила с матерью была очень трогательной. Марфа долго плака­ла от счастья, что наконец может видеть своего маленького сыночка. После во­царения Лжедмитрия I они вернулись в Москву в родовой терем на Варварке. Там их ждала не менее счастливая встре­ча: Марфа увиделась со своим любимым мужем Филаретом, а Миша смог обнять родного отца. 9-летний Михаил смутно помнил свою жизнь до ссылки, поэтому мальчик фактически заново узнавал сво­их родителей. Это было великое счастье для исстрадавшегося ребенка, который несколько лет был фактически сиротой при живых родителях. Однако теперь его жизнь в кругу семьи отличалась от жизни обычного боярского отрока, по­скольку отец его был священником, а мать инокиня. У Миши не было веселых потех, игр со сверстниками, чем обычно занимались боярские дети его возрас­та. И, тем не менее, Миша был счастлив.

Казалось, жизнь начала налаживать­ся. Михаил поступил на государствен­ную службу, получив свой первый при­дворный чин стольника. В таком юном возрасте стольники обычно находились на службе вместе с отцами. Это был низший чин в иерархии чинов для де­тей русской знати. Но начало было по­ложено. Сестра Татьяна вышла замуж за князя Ивана Михайловича Катырева­Ростовского. Отец был вновь приближен к царю, на этот раз к Лжедмитрию I.

Но не суждено было Мише долго жить в родном доме. 30 июля 1605 года его отца Филарета возвели в сан митрополита Ро­стовского и Ярославского. Это был очень высокий пост, третий по значимости по­сле патриарха и митрополита Новгород­ского. И все-таки для Филарета, имевшего огромное влияние в обществе, это, скорее, было почетной ссылкой, чем повышени­ем в должности. Семья переехала в Ро­стов Великий (ныне Ярославская область). Правда, 8 мая 1606 года Филарет вместе с сыном Михаилом и братом боярином Иваном Никитичем присутствовали на коронации и свадьбе Лжедмитирия I.

Живя в Ростове, Романовы узнали, что в ночь на 17 мая 1606 года в Москве произошло восстание, в ходе которого погибло более 700 человек иностран­цев и русских, а также был зверски убит царь Лжедмитрий I. Выдающийся поэт ХIХ века К.Ф.Рылеев ярко описал этот эпизод в думе «Димитрий Самозванец».

Вдруг среди безмолвья грянул

Бой набата близ дворца.

И тиран с одра воспрянул

С смертной бледностью лица…

Побежал и зрит у входа:

Изо всех кремлевских врат

Волны шумные народа,

Ко дворцу стремясь, кипят.

Вот приближились, напали;

Храбрый Шуйский впереди –

И сарматы побежали

С хладным ужасом в груди.

«Все погибло! нет спасенья,

Смерть прибежище одно!» ­

Рек тиран… еще мгновенье –

И бросается в окно!

Пал на камни, и, при стуках

Сабель, копий и мечей,

Жизнь окончил в страшных муках

Нераскаянный злодей.

Изуродованное тело самозванца выво­локли из Кремля и бросили на площади в грязь. Затем, привязав к лошади, вы­везли в поле и закопали у обочины до­роги. Когда же в народе пошла молва, что из могилы Лжедмитрия вырывает­ся голубое пламя, новый царь приказал выкопать труп «колдуна» и сжечь его.

На импровизированном земском со­боре новым царем был «выкрикнут» Ва­силий Шуйский (1606–1610). Новому царю было за 50 лет. Он был маленько­го роста, некрасивый, с подслеповатыми глазами, очень скупой, умный, но верив­ший в чудеса и лесть. Миша снова пере­живал за судьбу родителей. Что с ними сделает новый царь, может опять сошлет, и Миша вновь осиротеет? Тревоги оказа­лись напрасными. Уже в мае Шуйский вызвал к себе митрополита Филарета и дал ему очень важное поручение. Фила­рет возглавил комиссию, которая долж­на была привезти мощи маленького ца­ревича Дмитрия из Углича, оказавшиеся чудотворными. Выполнив эту ответствен­ную миссию, Филарет надеялся, что Шуй­ский сделает его патриархом. Но этого не произошло. По-видимому, Шуйский боялся влияния Романова. Кроме того, в Москве произошли беспорядки, в кото­рых был замешен один из родственников Романовых. Мнительный Шуйский от­правил Филарета в свою митрополию, а 3 июля 1606 года патриархом был избран казанский митрополит Гермоген, проис­ходивший из донских казаков. В ноябре 1606 года Филарет вернулся в Ростов.

Однако новый царь Василий не смог завоевать авторитет у народа. Яркую ха­рактеристику ему мы находим в истори­ческой хронике «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» великого русского драматурга, нашего земляка А.Н. Остров­ского (его имение Щелыково находилось на территории современного Островско­го района Костромской области). В конце хроники князь В.В. Голицын утверждает:

Крамольник он от головы до пяток! Боярином ему б и оставаться, Крамольнику не след короноваться. Крамолой сел Борис, а Дмитрий силой: Обоим трон московский был могилой. Для Шуйского примеров не довольно; Он хочет сесть на царство самовольно, ­Не царствовать ему!

И делает справедливый вывод:

На трон свободный

Садится лишь избранник всенародный.

В стране все сильнее разгоралась смута. Уже в 1606 году началась крестьянская война под предводительством И.И. Болот­никова, который выдавал себя за полко­водца «чудом спавшегося» Лжедмитрия I. Войска повстанцев даже пытались взять Москву, но не смогли и захватили Тулу. Только в 1608 году царские войска сумели их разгромить и казнить Болотникова. Но в это же время по стране поползли слухи, что царь Дмитрий не погиб в 1606 году, а чудом спасся и вновь идет на Москву воз­вращать себе трон. Это был Лжедмитрий П. Новый самозванец очень отличался от Лжедмитрия I: «Волосы имел кудрявые, черные, глаза большие, брови густые, на­вислые, нос покляпый, бородавку среди щеки, ус и бороду стриженую» [74. C.305]. Он не смог захватить столицу и обосновал­ся в селе Тушино (ныне район Москвы).

Началась жесточайшая борьба за власть и за территории между царем Василием и так называемым Тушинским вором (во­рами в то время называли разбойников). У костромичей Василий Шуйский не пользовался популярностью. Они поддер­жали Лжедмитрия II. Но вскоре на тер­ритории северных городов, в том числе костромского края, появились польские отряды. Они занимались сбором налогов, при этом грабя и убивая жителей. Это вызвало недовольство. Во многих местах начались восстание против тушинцев.

Наступило 14 октября 1608 года, оче­редной страшный день в судьбе Миши. Ростов захватил один из отрядов Лжед­митрия II. Костромской писатель А.Ф. Ру­мянцев пишет: «Набаты ревели над го­родом, и воздух дрожал от всплесков грозного гула, всплесков то нарастающих, то перекатывающихся, будто в пред­рассветной мгле за толстыми стенами служб низвергался невидимый водопад. Мельтешили глазочки ручных фонарей­свечников у амбаров-клетей, суматоши­лись испуганными черными птицами послушники в рясах» [51. C.82]. Когда начался штурм города, митрополит Фи­ларет с немногими горожанами укрыл­ся в храме. Завладев Ростовым, тушинцы ворвались в храм, схватили митрополи­та, сорвали с него одежды и в рубище, босого отправили пленником в Тушино.

Миша вновь «потерял» отца, главу рода, наставника, защитника. Горюя, Миша с матерью, по всей видимости, переехали в Москву. Потянулись дни полного не­ведения о судьбе отца. Но через некото­рое время они узнали, что «тушинский царик» встретил Филарета с почетом и сделал его патриархом. Отныне Филарет стал врагом царя Василия Шуйского. Но в Москве Михаила с матерью не пре­следовали. Михаил ходил на службу во дворец. Как царский стольник он в чис­ле других присутствовал во время цар­ской трапезы и торжественных приемов.

В это время в стране разгоралась война: против Лжедмитрия II восстали «замо­сковные» и северные города, которые ту­шинцы подвергли сильному разорению. Очевидцы рассказывали, что там «жили­ща человеческие превратились в логови­ща зверей: медведи, волки, лисы и зайцы свободно гуляли по городским площадям, и птицы вили гнезда на трупах человече­ских. Люди сменили зверей в их лесных убежищах, скрывались в пещерах, охота за зверями сменилась теперь охотой за людьми, следы которых отыскивали гон­чие собаки». В конце декабря 1608 года отряд польского полковника Александра Лисовского захватил Кострому. Многие костромичи погибли, городские храмы, Богоявленский и Крестовоздвиженский монастыри были разграблены. Оставив в Костроме большой отряд с пушками, по­ляки двинулись на север и в январе 1609 года захватили Галич. Однако ополчение Солигалича, Чухломы, Вологды и других городов освободило Галич и подошли к Костроме. После страшного боя на ули­цах города, продолжавшегося с 28 фев­раля по 3 марта, враг был выбит из Ко­стромы, но укрепился в Ипатьевском монастыре. Тогда воевода Давид Жереб­цов осадил монастырь и захватил его.

Армией царя Василия командовал молодой и талантливый его племянник Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Одержав ряд блестящих побед, он в нача­ле 1610 года с триумфом вошел в Москву и стал готовиться в поход под Смоленск, где хозяйничали поляки. Таким образом, чаша весов царя Василия в борьбе за власть явно стала перевешивать. В тушинском лагере вспыхнул бунт. «Царик» Лжедми­трий II бежал в Калугу в навозных санях.

За 17 месяцев пребывания в Тушине отец Михаила Филарет сумел подобрать команду единомышленников. В Тушино перебежали от Василия Шуйского род­ственники Романовых – князья Сицкие и Черкасские. После бегства Лжедмитрия Филарет предложил начать переговоры с Сигизмундом III о призвании его 15­летнего сына Владислава на русский пре­стол. 31 января 1610 года посольство при­ехало в лагерь поляков под Смоленском. Но в мае того же года посольство было перехвачено у Иосифо-Волоколамского монастыря русскими отрядами. Фи­ларет был «освобожден» от «тушин­ского» пленения и привезен в Москву.

Вновь Миша мог обнять отца. Но тот был не радостным как прежде, часто по­долгу отсутствовал. Мать целыми днями молилась. На душе у Миши было не спо­койно. Чувствовалось приближение чего­то страшного. 13-летний мальчик, нахо­дясь во дворце, порой замечал, как кто-то из бояр подозрительно переглядывался, о чем-то разговаривал, понизив голос. По дороге домой Михаил иногда слышал, как москвичи говорили, что царь – «клятвопре­ступник», «пьяница». Царь Василий Шуй­ский терял авторитет у простого народа.

И вот ночью 17 июля 1610 года Миша с матерью проснулись от шума: по улицам в свете факелов метались какие-то люди, громко кричали, порой раздавались стоны. Что это? Миша ис­тово молился. Утром он узнал, что но­чью был свергнут царь. Василия Шуй­ского арестовали и постригли в монахи, а позднее увезли пленником в Польшу.

Москвичи присягнули Боярской думе как временному правительству. Мать успокоила Мишу. Особых причин для бес­покойства она не видела, так как в пра­вительство вошли их родственники: дядя Михаила – Иван Никитич Романов, а так­же Федор Иванович Шереметев и князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский.

Но кто же будет царем?

Патриарх Гермоген называл двух пре­емников: князя Василия Васильевича Го­лицына и Мишу Романова. Но бояре по своему честолюбию, зависти и интригам в отношении друг к другу предпочли поль­ского королевича Владислава. Остальной же народ хотел видеть на престоле свое­го, русского. Однако судьба распоряди­лась иначе. Армия гетмана Жолкевского, разгромившая под Клушино армию царя Василия, подошла к столице. Остано­вить ее после смерти Скопина-Шуйского было некому. Гетман обещал покончить с Лжедмитрием II и обеспечить мир в стране при условии, если на москов­ский трон будет возведен Владислав. Та­ким образом, сорвалась попытка сде­лать русским царем Михаила Романова.

17 августа 1610 года Филарет и Гер­моген подписали договор с гетманом о призвании Владислава. Началась присяга новому царю. Михаил же по «малолет­ству» сумел избежать присяги. Ему было 14 лет, а только с 15 лет дворянин счи­тался годным для государевой службы. Марфа с Михаилом жили надеждой, что в скором времени в России, наконец, выбе­рут царя и наступит долгожданный мир.

Примерно через месяц 11 сентября по распоряжению патриарха и бояр отец Михаила митрополит Филарет и князь В.В. Голицын во главе огромного посольства, насчитывавшего 1246 че­ловек, отправились в Польшу звать на престол 15-летнего Владислава. Тем са­мым, гетман удалил из столицы наибо­лее вероятных претендентов на престол. Жолкевский планировал отправить в составе посольства и Михаила, но тот не подходил по возрасту. Поэтому его с матерью поляки взяли под стражу и по­местили под строгий надзор в Кремле.

15 октября под Смоленском начались переговоры. Но Сигизмунд не соглашал­ся, чтобы Владислав принял православную веру. 21 ноября посольский лагерь был окружен караулами, фактически превра­тив их жителей в узников. Более восьми месяцев поляки держали представителей посольства в бедных, грязных палатках под Смоленском, затягивая переговоры. Весной 1611 года Михаилу с матерью при­несли ужасную весть – 12 апреля руково­дителей посольства отправили пленника­ми в Польшу. В начале 1612 года Филарета поместили в мрачную крепость бывшего Тевтонского ордена, замок Мальборк. Дальнейшая его судьба была неизвестна.

х х х

А в это время московские бояре со­гласились на ввод польского гарни­зона в столицу, тем самым добро­вольно отдали власть иностранцам, предав национальные интересы. Из­менническую психологию отдельных группировок бояр описал А.Н. Остров­ский в хронике «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». В ней П.Ф. Бас­манов учит нового царя Лжедмитрия I:

Бояр пронырство

Неведомо тебе, ты с нами не жил…

В самой преисподней,

На самом дне клокочущего ада

Не выковать сетей, какими

Они тебя и Русь опутать могут.

Великий царь, не верь своим боярам,

Не верь речам, улыбкам и поклонам…

В ночь с 20 на 21 сентября 1610 года поляки вошли в Москву. Часть войска во главе с Жолкевским разместилась в Кремле, остальные заняли Китай-город, Белый город и Новодевичий монастырь.

Поселившись в русской столице, поляки сразу же стали наводить свои порядки: у всех ворот поставили охрану, запретили москвичам носить оружие и даже выхо­дить из домов с наступлением темноты и до рассвета. Случалось, что жители, от­правляясь утром на рынок, натыкались на трупы иссеченных москвичей. В нача­ле октября Жолкевский по приказу ко­роля Сигизмунда покинул Москву, при­хватив с собой свергнутого царя Василия Шуйского. Вместо Жолкевского в Москве стал хозяйничать Александр Гонсевский.

19 марта 1611 года, во вторник Страст­ной недели по всему городу стали раз­даваться крики и выстрелы: началось восстание против поляков. Ополченцы предприняли штурм Кремля. Русские, старые и малые, при звуках набата, воо­ружившись кольями и топорами, вели ожесточенные бои на улицах города. С крыш и из окон они бросали в поляков камнями. Из столов, лавок, дров делали баррикады и все больше оттесняли врага. Тогда поляки подожгли город. Огонь бу­шевал двое суток. Вся Москва покрылась пеплом, было трудно дышать. Повсюду возвышались только обуглившиеся сте­ны домов, церквей и каменных погре­бов. Поляки занялись грабежом: отняли у русских продукты, серебряные и золотые вещи, золототканые и шелковые одеж­ды, сдирали оклады с икон, пьянствовали.

В самом начале апреля 1611 года Мо­скву осадило Первое ополчение, состояв­шее преимущественно из дворян и каза­ков. Поляки отступили и покинули Белый и Земляной город. Их сил хватило, чтобы оборонять только Кремль и Китай-город. Лето прошло в томительном ожидании. В это время новое горе обрушилось на 14­летнего Михаила: умерла его единствен­ная сестра Татьяна, с которой он пере­носил все тяготы заточения на Белоозере. Еще в ссылке здоровье Тани было подо­рвано. Со временем у нее развилось мало­кровие, которое свело ее в могилу в 18 лет.

Длительная осада, голод и мор, разбой захватчиков продолжались. Ополченцы не собирались уходить от стен Москвы. Попытки короля Сигизмунда Ш про­рваться к полякам в Москве не удались. В итоге поляки в Москве остались без продовольствия и боеприпасов. Одна­ко и у населения продуктов оставалось все меньше. К началу сентября голод в Кремле приобрел катастрофические мас­штабы. Хлеб весь съели, а за лепешку с лебедой давали огромные деньги. Голо­дающие съели всех кошек и собак. Со­бирали крапиву, сдирали кору деревьев. Вскоре были замечены случаи людоедства. Все это угнетало Михаила и тяжело ска­зывалось на его здоровье и настроении.

Психологическое состояние Михаила и его матери, да и всех москвичей резко ухудшилось, когда они узнали, что 17 фев­раля 1612 года умер патриарх Гермоген. Он открыто называл поляков и короля врагами веры и страны, рассылал грамо­ты по городам с призывом начать освобо­дительную борьбу с интервентами. За это А.Гонсевский приказал бросить его в зем­ляную тюрьму Чудова монастыря и кор­митьлишьнеобмолоченнымовсомиводой. От нервного перенапряжения и тяжело­го содержания в тюрьме 82-летний глава русской православной церкви скончался.

Таким образом, к началу 1612 года России грозила национальная катастро­фа. На севере страны в районе Новгорода хозяйничали шведы, на юге – крымский хан. Все западные области, а также сто­лица государства Москва была во власти поляков. В этой ситуации единственным спасителем страны стал простой народ. Во всю ширь разворачивалась национально­освободительная борьба русского народа против иноземных захватчиков. Главней­шей в этом противостоянии стала борь­ба православия против католицизма. В исторической хронике «Козьма Захарьич Минин, Сухорук» А.Н. Островский вы­сказывает «мнение народное» в беседе двух нижегородских купцов, П. Аксе­нова и В. Лыткина. Старик Аксенов об­ращается к более молодому Лыткину:

…Сам ты знаешь,

Что вера гибнет, что ругатель-враг

Нас одолел, что православным тесно,

Что стон и плач сирот и горьких вдов,

Как дымный столб, на небеса восходит.

Вот, глупый человек, мы и толкуем,

Что легче смерть от острия меча,

Чем видеть, как ругаются святыней;

Вот и толкуем, как бы ополчиться

Да либо помереть уж, либо Русь

От иноземцев и воров очистить,

От всякой погани.

Инициатором народного ополче­ния стал нижегородский купец, зем­ский староста Кузьма Захарьич Минин. В хронике Островского он восклицает:

О, господи! Благослови меня!

Я чувствую неведомые силы,

Готов один поднять всю Русь на плечи,

Готов орлом лететь на супостата,

Забрать под крылья угнетенных братий

И грудью в бой кровавый и последний.

Час близок! Смерть злодеям! Трепещите! Из дальнего Кремля грозит вам Минин.

При этом А.Н. Островский пра­вильно показал, что Мининым двига­ют не личные его прихоти и желания:

…Не своя гордыня

Ведет меня. Гордыня – вражье дело;

А я слуга, я раб велений божьих.

Патриотический порыв Кузь­мы Минина поддерживают пред­ставители разных сословий. Бояр­ский сын А.М. Поспелов говорит ему:

Ты не один пойдешь, и мы пойдем. Посадские, торговые помогут Вам деньгами, а мы все головами…

Никто меня здесь в Нижнем не удержит! Служилые, воинские мы люди, Мы по приказу шли и умирали, Велят – иди и голову клади; Теперь без зова я иду, охотой! Уж умирать, так за святое дело!

На великое освободительное движе­ние вдохновляют Минина и усопшие праведники земли Русской. По легенде во сне Кузьме явился преподобный Сер­гий Радонежский, что также было отра­жено в хронике. Минин рассказывает:

Сегодня поздней ночью, Уж к утру близко, сном я позабылся, Да и не помню хорошенько, спал я Или не спал. Вдруг вижу: образница Вся облилася светом; в изголовьи Перед иконами явился муж В одежде схимника, весь в херувимах,

Благословляющую поднял руку

И рек: «Кузьма! Иди спасать Москву!»..

Жгучая обида за оскверненные ре­лигиозные святыни, за разоренную отчизну заставляет Кузьму Мини­на вдохновленно выступить с лоб­ного места перед нижегородцами:

Друзья и братья! Русь святая гибнет!

Друзья и братья! Православной вере,

В которой мы родились и крестились,

Конечная погибель предстоит…

И аще, братья, похотим помочь

Не пожалеем наших достояний!

Не пощадим казны и животов!

Мы продадим дворы свои и домы!

А будет мало: жен, детей заложим!

Призыв Минина нашел отклик у мно­гих. Было сформировано ополчение, командовать которым пригласили 30­летнего прославленного князя Дмитрия Михайловича Пожарского. По богатству он существенно уступал Романовым, но принадлежал к одному из самых знатных русских родов. Выйдя из Нижнего Новго­рода, ополчение медленно продвигалось по Волге. К нему присоединялись предста­вители разных сел и городов, в том числе и костромичи. К осени 1612 года отряды Второго ополчения, наконец, подошли к Москве. Поляки, а вместе с ними и нахо­дившиеся в Кремле и Китай-городе бояре оказались в окружении. 22 октября опол­ченцы штурмом взяли Китай-город, а че­рез четыре дня польский гарнизон сдался и в Кремле. Когда кремль освободили, то об­наружили, по словам Авраамия Палицы­на, «множество трупу человеча разсечены от человекоядец онех в сосудах лежащих».

Михаил с матерью получили свободу. Они тут же уехали в Костромское свое поместье, село Домнино, где боярский двор, скорее всего, находился на месте нынешней Успенской церкви. Как и все подобные дворы в центре располагались хозяйские хоромы, а вокруг них – мно­жество жилых и хозяйственных построек: людская изба, амбары, житницы, клети, сенник, конюшенный и скотный дворы. Совсем рядом красовалась Воскресенская шатровая деревянная церковь. Вблизи виднелся дом церковного притча да семь крестьянских дворов. Рядом проходила так называемая большая Вологодская до­рога, соединявшая Кострому с находив­шимися севернее городами – Галичем, Чухломой, Солью Галицкой и Вологдой.

В имении Миша и инокиня Марфа от­дыхали. Здесь было много еды. Начинаю­щая зима обещала быть сытой и спокой­ной. В хорошем ведении хозяйства была большая заслуга старосты вотчины Ива­на Осиповича Сусанина. Казалось, что всем несчастьям пришел конец. Домни­но было далеко от столицы, затерялось в глубокой провинции. Мать с сыном на­вещали соседей, в том числе двоюрод­ных братьев Михаила бояр Салтыковых, которые жили рядом в селе Молвитино (ныне п.Сусанино). При встречах дели­лись впечатлениями о пережитом. Но их не оставляли страхи за Филарета, кото­рый все еще был в польском плену. Они молились за него дома, в местном храме. Однако Михаил с матерью больше упова­ли на «помощь» святого Макария, кото­рый считался покровителем пленных. И вот однажды они, «отринув надежды на земных владык, для испрошения себе по­мощи у Небесного Царя, через молитвы преподобного Макария, Унженского чу­дотворца, предприняли путь в его обитель».

В монастыре мать с сыном много мо­лились у гроба святого Макария, просили дать Филарету свободу. Об этом повеству­ет житие преподобного Макария и мест­ное монастырское предание: скрываясь «от безбожных ляхов в пределах костром­ских», будущий царь молился «о роди­теле своем, чудном архиереи Филарете, яко да облобыжет святыя его седины».

У гроба Макария Михаил, скорее всего, дал обещание вернуться сюда, если вновь увидит своего отца. Михаил сдержал обе­щание. Сразу же по возвращении патри­арха Филарета летом 1619 года из плена, царь Михаил совершил паломничество в Макарьево-Унженский монастырь.

Вернувшись в Домнино, Миша и ино­киня Марфа стали ждать добрых вестей. Но вместо этого на них обрушилась новая беда. Изгнанные из Москвы интервен­ты небольшими отрядами рассеялись по стране. Летописи того времени отмечали: «Сами видите, что они ныне над нами чи­нят: всегда в очах наших всем нам смерть показуют, и надругаются, и насилуют нас, и дома у нас отнимают, яко волцы, зуба­ми своими скрежегчут. И грозят нам, и претят смертию». Одному из польско-литовский отрядов, продолжавшему бро­дить по стране в целях грабежа, было по­ручено тайно проникнуть в село Домнино, захватить Михаила и отправить в Поль­шу, а в случае сопротивления его убить. Это надо было сделать до созыва Земско­го собора, то есть осенью 1612 года или зимой 1613-го. Если Михаила не будет, то шансы польского королевича Владисла­ва стать русским царем резко возрастут.

Жизнь Михаилу спас Иван Сусанин, который рассказал своему зятю Богдану Сабинину о великой опасности для Ми­хаила и его матери, а сам завел поляков в лес. Чтобы Богдан успел предупредить Михаила, Сусанин долго водил врагом по лесам и болотам. Наконец, поляки поняли, что он их специально завел в не­проходимые места, и им грозит смерть. Тогда они начали жестоко пытать Ива­на Сусанина и, в конце концов, убили его. Это произошло в 10 верстах от До­мнина близ села Исупова при болоте «Чистое» (так называли болота – мо­ховые, безлесные, обильные клюквой).

До сих пор нет единого мнения, как по­гиб Иван Сусанин: утонул вместе с поля­ками в болоте или был ими зверски убит в лесу, или погиб на глазах жителей Ису­пово. В начале ХХ века историк Н.Н. Ви­ноградов записал предание, которое ему рассказали крестьяне села Коробова - по­томки крестьян села Домнина, пересе­ленных сюда в 1619 году. Иван Сусанин, спасая Михаила, укрыл его в яме сгорев­шего овина, приказал ему оттуда не вылезать и голоса не подавать: «Докуда сам не приду, дотоле и голосу не моги подать!» Потом приказал своему зятю Сабинину срочно найти русских воинов, а сам повел поляков якобы искать Михаила. Долго он водил поляков по болоту. Наконец, они поняли, что Сусанин их обманывает, «из­рубили его шашками на мелкие части». Русские воины, которых через некоторое время привел Богдан Собинин, подобра­ли тело Сусанина и принесли в деревню. Михаил, «услышавши шум, плач и кри­ки, решился вылезти из ямы и, когда он узнал, за что и как умер Иван Сусанин то сам плакал, обмывал и складывал ча­сти его тела и велел похоронить остан­ки Ивана Сусанина в церкви» [12. C.3]. Как бы ни было на самом деле, ясно одно, что Иван Сусанин спас жизнь бу­дущему царю Михаилу Романову. Об этом стало известно впоследствии всей стране. Вдохновленный подвигом Су­санина К.Ф. Рылеев написал оду «Иван Сусанин», где, в частности, говорится:

«Куда ты ведешь нас?.. не видно ни зги! – Сусанину с сердцем вскричали враги: ­Мы вязнем и тонем в сугробинах снега; Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега. Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути; Но тем Михаила тебе не спасти! Пусть мы заблудились, пусть вьюга бушует, Но смерти от ляхов ваш царь не минует!..

«Куда ты завел нас?» - лях старый вскричал. «Туда, куда нужно! – Сусанин сказал. – Убейте! замучьте! – моя здесь могила! Но знайте и рвитесь: я спас Михаила! Предателя, мнили, во мне вы нашли: Их нет и не будет на Русской земли! В ней каждый отчизну с младенчества любит И душу изменой свою не погубит».

«Злодей! – закричали враги, закипев, ­Умрешь под мечами!» – «Не страшен ваш гнев! Кто русский по сердцу, тот бодро и смело, И радостно гибнет за правое дело!

Ни казни, ни смерти и я не боюсь:

Не дрогнув, умру за царя и за Русь!»

В войнах XIX–ХХ веков нашелся не один десяток человек, которые повторили под­виг костромского патриота: ценой своей жизни уничтожили отряды неприятеля.

Предупрежденная Сабининым, ниче­го не зная о решении Сусанина, инокиня Марфа понимала, что оставаться в До­мнино становилось крайне опасно. Надо бежать, но куда? Железноборовский мо­настырь был от Домнина в 15 верстах, но он был малолюдный и слабо укрепленный. Можно было скрыться в Макарьевском монастыре, который уже однажды помог Михаилу, но он отстоял от Домнина на 120 верст. Так далеко ехать без должной  охраны Марфа побоялась, поскольку не было гарантии, что им не попадется другой отряд разбойников. Решили уехать в Кострому. Но где скрываться в Костроме? Скорее всего, Михаил Романов жил с ма­терью на территории Костромского крем­ля. Его вид в начале ХVII века подробно описывает протоиерей Дмитрий Лебедев.

Костромской кремль или «старый го­род» представлял собой благоустроенную крепость, вооруженную и довольно насе­ленную. Она состояла из земляной дугоо­бразной насыпи, местами доходившей в высоту до 5 сажень (сажень – 2,1 м), а в окружности тянулась на 511,4 сажени. С трех сторон она была окружена глубоким рвом с перекидными против выходов в «новый город» и в посады мостами. На на­сыпи в различных местах стояло 14 дере­вянных башен. В некоторых из них были устроены ворота. К Волге вел тайный под­земный ход, откуда в случае осады мож­но было брать воду. В кремле было три улицы: Большая тянулась от Спасских к водяным воротам. На эту улицу выходил переулок. Недалеко от Успенского собо­ра к северному валу находился деревян­ный воеводский двор 23 сажени в длину и 17 в ширину (49 на 36 м). В кремле на­ходились казенные здания: съезжая изба с сенями, где сидели воеводы и приказ­ные люди (воеводская канцелярия), губ­ная изба (судебное учреждение для раз­бирательства уголовных дел), караульная изба, тюрьма, четыре житницы государе­вы, кузница казенная, осадный колодец. В кремле же находились семь осадных дворов, принадлежавших монастырям. Здесь располагался военный гарнизон и до 190 частных домов, многие из кото­рых принадлежали знатнейшим фамили­ям: князьям Барятинскому, Волконско­му, Вяземскому, Гагарину, Збарецкому, Козловскому, Куракину, княгине стари­це инокине Ирине Ивановне Мстислав­ской, княгине Троекуровой, боярам Сал­тыковым и Шереметевым, стольникам Годунову и Карпову, дьякам Головину, Данилову и Лихачеву [28. С.200–202].

Рядом с Успенским собором крем­ля на месте северо-западного угла со­борной ограды, «в старом городе пе­реулок на Большую улицу к водяным воротам» находился собственный двор инокини Марфы размером 6,75 саже­ней в длину и 6 в ширину (14,5 на 12,8 м) [42. С.21]. Здесь и нашли себе оче­редное пристанище Михаил и Марфа.

х х х

Наступил 1613 год. Чтобы восстано­вить страну, разоренную и обессиленную продолжительной смутой, опять требо­валось избрать царя. Но теперь эта за­дача была значительно ответственней, чем раньше. Все отлично понимали, что если и сейчас будет неудачный выбор, в стране с новой силой вспыхнет смута, в результате которой у народа не хватит уже сил спасти Родину. Народ считал, что выбор будет прочным при одном усло­вии, если новый царь будет как-нибудь связан с прежним царским домом.

Из Москвы до Марфы доходили слу­хи, что столица полностью очищена от врагов. Собрался небывалый по числен­ности Земский собор, чтобы выбрать нового царя. Говорили всякое: многие выборщики категорически выступили против кандидатур иностранных прин­цев: польского Владислава и швецкого Карла-Филиппа. Почти не было сторон­ников у Воренка, сына полячки Марины Мнишек и Лжедмитрия II. Значительно больше шансов было у князя Д.Т. Тру­бецкого, объявленного правителем. Поч­ти все участники Второго ополчения выступали за князя Д.М. Пожарского. Марфа особо не вслушивалась в эти из­вестия. Все ее силы были направлены на сохранение здоровья и жизни единствен­ного своего сына, 16-летнего Михаила.

В Москве же в результате долгих спо­ров 7 февраля 1613 года Земский собор оставил свой выбор именно на Михаиле Романове. Но окончательное решение было отложено на две недели. За это вре­мя были отправлены гонцы к тем выбор­ным от городов, знатным боярам, кто не смог быть на соборе. Они узнавали также мнение народа относительного нового избранника. Вернувшиеся посланники с мест сообщили, что народ и все северные города желают видеть Михаила царем.

21 февраля, в день первого воскресенья Великого поста, в который празднуется торжество православия, произошло окон­чательное избрание царя. В Успенском со­боре Московского Кремля состоялось по­следнее торжественное заседание. Затем несколько видных бояр вышли на лобное место на Красной площади и обрати­лись к народу: «Кого вы хотите в цари?» Народ в один голос ответил: «Михаила!»

Почему же избрали Мишу?

Определяющим в устойчивости дина­стии было родство. Начиная с Василия II вплоть до сыновей и внучки Ивана IV Грозного все представители московской княжеской династии были потомками Кошкиных-Романовыхпоженскойлинии.

В царе Михаиле многие видели пле­мянника царя Федора. Думали, что он будет как и его дядя кротким, до­брым царем, при котором не повторят­ся испытания, пережитые боярством в царствование Грозного и Годунова.

Были учтены и заслуги бояр Романо­вых перед отечеством. Кроме того, была нравственная связь нового царя Михаила с народом, который любил деда Михаила Никиту Романовича и его отца Федора. Измученный угнетением и смутой на­род представлял Романовых в привлека­тельном виде, как олицетворение своих страданий, так как знал о гонениях бояр Романовых при Годунове, сочувствовал страданиям Филарета в польском плену.

21 февраля 1613 года начался Великий пост, когда «цари и бояре, по благочести­вому древнему обычаю, нередко помеща­лись в монастырях для душеспасения, для сохранения или поддержания доброго христианского покаянного настроения». Скорее всего, Михаил с матерью переехали в Ипатьевский монастырь, так как он по­сле смерти Годунова входил в подчинение Филарету как митрополиту Ростовскому и Ярославскому. Следовательно, Михаил и Марфа могли без боязни ехать именно в этот монастырь, как теперь принадлежа­щий им. Таким образом, как предполага­ет историк И.В. Баженов, они оказались в монастыре не для того, чтобы скры­ваться от врагов, а в силу обычая [2. С.15].

В монастыре Марфе и Михаилу отвели кельи, которые когда-то были «келар­ские» или наместничьи. Миша поселился в трех комнатках с левой стороны от вхо­да из сеней, а его мать – в четырех справа. Комнаты Михаила выходили на неболь­шую галерею, где он мог гулять. Но в целом покои были маленькими с низкими заре­шеченными окнами. На нижнем этаже располагались помещения для прислуги и хозяйства. Отныне мать с сыном прак­тически целые дни проводили в молитвах и ничего не знали о событиях в столице.

2 марта 1613 года посольство Земского собора торжественно выехало из Москвы. Его возглавили рязанский архиепископ Феодорит, келарь Троице-Сергиева мо­настыря Авраамий Палицын и Ф.И. Ше­реметев. Посольство провожали тысячи москвичей. Слух о его предназначении разлетался по округе. Многие местные жители с готовностью присоединялись к нему, чтобы своими глазами увидеть небывалые торжества. Вечером 13 мар­та посольство прибыло в село Селищи, расположенном на правом берегу реки Волги. Напротив открывалась панорама Костромы. Город в то время был окру­жен высокими земляными валами с де­ревянными стенами кремля. Насколько мог видеть глаз – везде купола, купола… На почти пять тысяч жителей в городе было два собора: холодный Успенский и теплый Троицкий – оба в кремле, пять монастырей: Рижположенный Анаста­сиин женский и мужские – Крестовозд­виженский в кремле, Богоявленский, Вознесенский и Спасо-Подвязный, 36 приходских церквей, 1683 жилых дво­ра, 75 пустых мест, 489 лавок и амбаров.

Вот как описывает костромской пи­сатель А.Ф.Румянцев вид города: «Перед глазами развернулось пестрое нагромож­дение деревянных церквей и церквенок, заслонивших полнеба. Там и Успенский собор, величавый, с приделами Федора Стратилата и Богородицким, и Собор Живоначальныя Троицы с тремя приле­пившимися церквухами, и приход Вве­денья за оградой крохотного Крестовозд­виженского монастыря у самой стены кремля. Рябило в глазах от глав-луковок, жарких крестов, обилия звонниц. Иные строения соединялись впритык, к иным перекинуты высокие, будто повисшие в воздухе, сени на крашеных столбах­опорах. И – навесы тут и там, переход­цы, разные венцы, шатры, прирубы…

Хоромы – одни внушительнее других, иные расписаны, как печатный медовых пряник; все-то кругом нарядно, все-то пе­стро. О-о, это вам совсем не то, что жалкие улочки слободок», – восклицает писатель. «Вон кучка строений Полянской слободы. За нею, как стайка цыплят, худосочная слободка Пищальная. Вон к ельникам, за черту посада, ушла соломенная Гашеев­ка. А за Сулой-рекой, напротив древнего Ипатия, живут мастера-кирпичники. Есть в городе мыловары, есть красильное дело, рыбный монастырский промысел. Кузне­цы есть, оружейники… Полторы тысячи домов и домишек, чаще всего подслепо­ватых, сляпанных кое-как, сторожат с высоких башен дозорные» [51. С.89,26].

В Ипатьевском монастыре было тихо. Марфа и Михаил молились перед сном. Неожиданно к ним подошел архиман­дрит Кирилл, настоятель монастыря и сообщил, что в Селищах остановилось Великое посольство из Москвы, которое просит его принять. Марфа согласилась встретиться с ним на следующий день. Всю ночь она не спала, молилась. Перед глазами пронеслись страшные испыта­ния, выпавшие на долю ее единственного сына: изгнание, голод, холод. Сколько раз он мог погибнуть от рук недоброжелате­лей и русских и иностранных. Но пока все обошлось. А что ждет его на царском троне? Сколько раз она была свидетель­ницей страшных трагедий, когда погиба­ли в страшных мучениях уже венчанные цари: 16-летний Федор, сын Бориса Году­нова, процарствовавший только три ме­сяца; Лжедмитрий I, продержался на тро­не лишь год; Шуйский, постриженный в монахи и увезенный в далекую Польшу. Вспомнился и 9-летний Дмитрий, сын Ивана Грозного, погибший в Угличе. Тя­желые мысли не давали Марфе уснуть. Из­разцовая печь была жарко натоплена, но она не согревала инокиню. Нервный озноб пронизывал ее. Она всматривалась в низ­кое оконце. Скоро рассвет… Надо прини­мать решение. Наконец, она твердо ска­зала себе: «Посольству Москвы отказать».

Наступило утро 14 марта – воскре­сенье четвертой недели Великого по­ста. Костромичи поднялись как никогда рано. По случаю праздника из сундуков доставались самые лучшие наряды. Каж­дый старался перещеголять остальных. Надевали по три, а то и по четыре каф­тана сразу самых ярких цветов, рас­шитых золотом, поскольку количество одежды свидетельствовало о богатстве и знатности владельца. Все сходились к Успенскому собору кремля. Начинался крестный ход горожан к Ипатьевскому монастырю. Впереди несли чудотворную икону Федоровской Божией Матери.

Со стороны Селищ в том же направ­лении по ослепительно белому льду реки Волги началось многолюдное ше­ствие московского посольства. Впере­ди несли привезенные из Москвы чти­мые иконы московских чудотворцев Петра, Алексея и Ионы, с заступниче­ством которых связывалось избавление столицы от иностранного владычества.

Обе процессии встретились у Святых ворот монастыря на льду реки Костро­мы. Это было необыкновенно красочное зрелище. Под ярким весенним солн­цем тысячами оттенков переливались парчовые, бархатные, шелковые шубы гостей и богатых горожан, соболиные, лисьи, беличьи шапки. Слепил глаза блеск от драгоценных камней, которы­ми были украшены одежды и оклады икон. В толпе виднелись и простые ове­чьи тулупы рядовых горожан и крестьян.

Святые ворота отворились. Все затаи­ли дыхание. Из ворот вышли одетые в строгие черные облачения монахи оби­тели во главе с архимандритом. Впереди шла женщина, также в строгой монаше­ской одежде. Она вела за руку мальчика­подростка, одетого очень скромно. Это были инокиня Марфа и Михаил. Сотни любопытных глаз устремились на маль­чика, а он испуганно смотрел на этих людей, судорожно сжимая руку матери.

Архимандрит Кирилл и Марфа привет­ствовали посольство. Михаил преклонил колена перед чудотворными образами. Затем все последовали в Троицкий собор, где архиепископ Феодорит зачитал гра­моту об избрании Михаила на царство.

По обычаям того времени нельзя было давать согласие сразу же, даже если во­прос был заранее решен. Но никто из со­става посольства не ожидал, что Марфу с сыном придется уговаривать так долго. Уговоры длились «с третьего часу дня и до девятого часа неумолчно и неотходно». Ре­шение, которое надо было принять, было не подвластно обыкновенному человеку. Марфа, к тому же, была женщина, мона­хиня, то есть абсолютно бесправная по законам того времени. Любые решения обычно принимал старший в роду муж­чина. Таковым был ее муж Филарет. Но он томился в плену, и никто не знал его мне­ния по этому вопросу. Кроме того, Марфа боялась за мужа, положение которого в польском плену могло ухудшиться в свя­зи с избранием Михаила. Боялась за сына: сколько раз он был на краю гибели. Какая тяжелая судьба была у первых двух вы­борных царей Годунова и Шуйского! Мар­фа не хотела подобной участи для сына.

В результате шесть часов Марфа и Ми­хаил «во весь день на всех молениях и про­шениях отказывали… с великим гневом и со слезами». На исходе шестого часа, нахо­дясь в полном отчаянии, члены посольства использовали последнее средство. Архие­пископ Феодорит в глубочайшей горести взял образ Владимирской Богоматери, а Палицын икону великих чудотворцев Петра, Алексея и Ионы, и, приближаясь к Марфе и Михаилу, вещали: «Повинуй­тесь воле Божьей и Пречистой Его Мате­ри! Сии святые иконы притекти поведать вам определение наше; не народом, а ими вы избраны на великое дело, ими умудри­тесь в предстоящих трудах и подвигах! Преклонитесь же пред ними и повинуй­теся!» Марфа не могла более противиться. Она вручила себя Провидению, надеялись на Божий промысел. В слезах, упав перед иконами, произнесла свое согласие: «Кто против Бога, единородный возлюблен­ный мой? Свет очей моих, повинуйся воле Его!» Однако Михаил умолял ее не согла­шаться: 16-летний мальчик был свидете­лем, как венчанных царей сгоняли с тро­на, постригали в монахи, пытали, убивали. Теперь мать была непреклонна. «Это – дело Божие, не человеческого разума! Не смею противиться», – говорила она сыну.

Миша плакал, все молчали... Наконец, он смирился. Миша упал пред обра­зом Богоматери. «Боже, – произнес 16­летний паренек, – твоя есть воля, я раб Твой, спаси и соблюди меня!» Встав, об­ратился к послам, боярам и народу: «Аще на то воля Божия, да буди тако!» Марфа, взяв державного сына своего и подводя к образу Богоматери, вещала: «Буди свя­тая воля Твоя, Владычица! В Твои пречи­стые руки предаю чадо свое: настави его на путь истинный, на благо себе и всему христианству». Феодорит благословил избранного царя. Послы возвели Михаи­ла на великокняжеское место. Приняв от них царский жезл, Михаил слушал торжественный молебен. Тогда провоз­гласили многолетие царю Михаилу. Под радостный крик народа и звон колоко­лов прошел он в царском облачении из церкви в кельи, где жил. Никто не знал, какие мысли и чувства нахлынули на него, когда он остался один. А по городу три дня продолжался колокольный звон. 19мартанасталторжественныймомент: 16-летний царь Михаил покидал Костро­му. Крестный ход костромичей проводил его за стены монастыря. Отправляясь на царство, Михаил взял копию Федоровской иконы, чтобы потом поставить ее в при­дворной Рождественско-Богородицкой церкви Московского кремля. У Западных ворот Ипатьевского монастыря его жда­ла повозка. На этом месте в 1642–43 го­дах при возведении новой монастырской стены была построена особая «зеленая» башня, так как была покрыта в отличие от прочих дорогой зеленой черепицей. Через 42 дня 2 мая Михаил под ко­локольный звон въехал в столицу. В воскресенье 11 июля 1613 года со­стоялось венчание на царство на память святой мученицы Евфимии. Венчание со­вершал митрополит казанский и свияж­ский Ефрем. Почему именно он? По не­которым данным это был Давид Хвостов, который в 1607 году, отдав место игумена Макарьевского монастыря Иоасафу, стал митрополитом Казанским под именем Ефрем вместо Гермогена, выбранного па­триархом. На эту мысль наводит и то, что в Казани о Ефреме известно много как о митрополите, но почему-то никто не знал его прошлого. Говорили только, что он играл крупную роль в избрании перво­го царя из Дома Романовых. Он первым подписал грамоту об избрании на царство Михаила. И вот теперь Ефрем торжествен­но возложил на Михаила венец и бармы Мономаха. Скорее всего, он стал бы и па­триархом, но умер 26 декабря 1613 года.

На венчании от Костромы присут­ствовали также архимандрит Ипа­тьевского монастыря Кирилл и игумен Богоявленского монастыря Арсений.

х х х

Началось правление новой династии – Романовых, которой суждено было зани­мать престол в течение 300 лет. Но пока в июле 1613 года на плечи Михаила, перво­го царя Дома Романовых, 16-летнего под­ростка, легли заботы о ликвидации послед­ствий страшных бедствий начала ХVII века.

Опять он был один. Отец находился в плену. Будущее Филарета было неизвест­но. Мать, инокиня Марфа, по прибытии в Москву удалилась в Вознесенский деви­чий монастырь, находившийся на терри­тории Московского кремля, в котором с 1619 года и до кончины состояла игуме­ньей. Марфа отличалась добрым харак­тером. Помня о живших в монастырях вдовах предыдущих царей Ивана Гроз­ного, Василия Шуйского, царевича Ива­на Ивановича, неоднократно посылала им подарки. Часто ездила на богомолье. В вопросах религии была строга, но не чуждалась и радостей жизни: в своем мо­настыре организовала золотошвейную мастерскую, из которой выходили краси­вые ткани и одежды для царского двора.

Царь был еще очень молод. Фактиче­ски все детство его прошло в нужде, ски­таниях, постоянных страхах. Наверное, это сыграло свою роль в том, что уже в декабре 1613 года вновь, как в далеком детстве, появились во дворце попугай в железной клетке – подарок англичанина, а в 1620 году – еще два индийских попу­гая. В то время среди знати было распро­странено собирание разных интересных, «диковинных» вещей. Но царь особенно питал к ним слабость. В 1614 году царь купил «брусок скляной, во что смотрятца; трубочка, что дальнее, а в нее смотря, ви­дится близко; очки хрустальные с одной стороны гранены, а с другою гладки, что, в них смотря, много кажется; склышечка деревянная кругла, в ней под стеклом му­жик с женкою; ящик, в нем под стеклом три жены с младенцем». Позднее приоб­ретались и другие вещи, например: «сосуд

– птичка хрустальная, под нею под крылы у поддона золочено, крылышко вымается; птица Гамаюн, около шеи сверху обнизано жемчугом, на середине жемчужина боль­шая, позади ее на спине репей серебря­ный, на репье зерно жемчужное; стекло зажигательное, большое; три трубки при­зорные» и др. Кроме того, царь Михаил Федорович очень любил часы. У него была большая коллекция, но особенно были ценными карманные или зепные часы.

х х х

С чего же начать правление?

В наследство Михаилу Федорови­чу досталось разгромленное и опусто­шенное государство. Даже жить но­вому царю было негде: все палаты и хоромы царские были без кровель, без полов и лавок, без окон и дверей.

В сказании об избрании Михаила гово­рится, что он «был царь молод, когда сел на царство, но был добр, тих, кроток, смирен и благоуветлив, всех любил, всех миловал и щедрил, во всем был подобен благовер­ному царю и дяде своему Федору Ивано­вичу». Царь оставил всех на своих местах, не прибегая к опалам и ссылкам. Ему уда­лось закончить войны со Швецией и Поль­шей, подавить очаги внутренней смуты.

Однако спокойно заниматься госу­дарственными делами царю мешали беспокойные мысли о судьбе отца. Ми­хаил неоднократно предпринимал по­пытки вызволить Филарета из плена. В начале 1615 года посланнику Ф.Г. Же­лябужскому удалось даже увидеться с пленником и передать ему грамоты от сына-царя, других родственников, свет­ских и духовных лиц. Михаил сообщал «изрядносиятельному святителю» о своем немалом «прилежании» по вы­зволению отца из плена, чтобы вскоре услышать его «благонаученных устен учения, и наказание, и благословение».

Михаил держал вакантным место па­триарха. И вот настал долгожданный день. 1 декабря 1618 года в д.Деулино под Троице-Сергиевым монастырем между Россией и Речью Посполитой на 14,5 лет было заключено перемирие. Это решило судьбу Филарета. 1 июня 1619 года его отпустили домой. Въехав на территорию России, в сопровождении огромного сте­чения народа он приближался к столице. Между праздничным поездом Филарета и царским дворцом сновали гонцы, со­общая о всех мелочах. Как ни рвался сын навстречу отцу, но не мог нарушить эти­кет и ждал его дома. И вот за пять верст от столицы 14 июня Филарета встречали все жители столицы, а главное - сам царь. Михаил кланялся отцу в ноги, отец кла­нялся сыну-государю, «многие бо слезы быша тогда от радости у государя царя и у всего народу». В память этого собы­тия был заложен храм Елисея между Никитской и Тверской улицами, уста­новлено ежегодное празднество «боль­шое», объявлена амнистия всем опаль­ным, пребывавшим в тюрьмах и ссылке.

В конце июня Филарета торже­ственно провозгласили патриар­хом. Он стал править вместе с сыном.

Закончились первые радости. Жизнь входила в обычное русло. Настало вре­мя выполнять обещание: отблагодарить святого Макария Унженского за благо­получное возвращение отца. Началась подготовка к паломничеству в обитель преподобного. Источники XVIII века подтверждают, что путешествие было по его «царскому обещанию» за некото­рые его «чудеса и помощь», оказанные ему, Великому государю и его родите­лям «во время их государских печалей». Сам патриарх Филарет побуждал царя исполнить обещание: «Молю и благо­словляю Ваше Царское Благородие, чтобы Вы, Великий Государь, свое обе­щание совершил, к преподобному отцу Макарию шел без всякого сомнения».

Посещению монастыря предшество­вало официальное расследование о чу­десах преподобного Макария. Патри­арх Филарет писал Михаилу 3 сентября 1619 года, когда паломничество уже началось: «По твоему царскому пове­лению и по совету, а по нашему благо­словению» обнаружили, что всего ис­целил Макарий 74 человека, правда, многие рассказывали сами, а не свидетели.

Зачем понадобилось это расследова­ние? Монастырь по чудесам Макария был известен лишь северо-востоку Руси: Костромской, Нижегородской и частич­но Казанской губернии. Скорее всего, за­слуги Макарьево-Унженского монастыря были какие-то особенные, исключитель­ные и так велики в глазах царя Михаи­ла Федоровича, его матери и патриарха Филарета, что они поставили себе в обя­занность прославить преподобного Ма­кария на всю Россию и причислить его к сонму великих русских чудотворцев.

Невольно возникает вопрос: разве не было других величайших чудотворцев, как преподобный Сергий Радонежский, Савва Звенигородский, Пафтуний Бо­ровский, Савваний и Герман и др., ко­торых бы можно было почтить молодо­му царю? Но ни одному из них, кроме преподобного Маракия, царь Михаил не принес таких благодарных молитв.

Почему, захотев совершить паломни­чество по монастырям после прихода Филарета из плена, Михаил пошел в Ма­карьев? Почему именно сам Михаил а не патриарх назвал преподобного Макария великим чудотворцем? Историк В.В. Бе­ляев уверен, что «Макарьевской обители молодой царь был обязан всем: жизнью, здоровьем и возведением на царство». Во всяком случае, царь Михаил открыто признавал над собой покровительство и промысел преподобного Макария, мо­литвами которого не только получил царство, но и возврат из плена польского своего отца. Инокиня Марфа и молодой царь Михаил до смерти были приверже­ны монастырю более всех других обите­лей и относились к нему и преподобному Макарию гораздо пламеннее, чем даже сам патриарх Филарет. Более того, Миха­ил совершил своеобразный подвиг – шел 20 верст пешком до монастыря. Царь со­вершал паломничество в разные мона­стыри, но только к этому шел пешком.

Итак, вечером 10 сентября 1619 года Михаил прибыл в Кострому и остановил­ся в Кремле на своем подворье. В течение пяти дней он посещал костромские хра­мы, вспоминал. А 15 сентября тронулся в путь. С 17 по 20 сентября находился в с. Домнино. 26 сентября, в праздник По­крова Пресвятыя Богородицы, царь при­был в Спасскую пустынь, откуда до мо­настыря оставалось 20 верст. Началась осенняя распутица, когда «дожди и снега идут многие и грязи великие». Но царь принял решение – идти пешком. Три дня длился нелегкий путь. Народное пре­дание сохранило и осветило царственный путь от Спасской пустыни к обители пре­подобного. В каждом из пяти селений, где царь, утомленный путем и осенней пого­дой, отдыхал, были построены часовни.

29 сентября вечером показались стены монастыря. Все увидели расположенную на высоком берегу многоводной реки Унжи обитель. Центральное место в ней занимали два шатровых храма: летний, во имя преподобного Макария, построен­ный в XVI веке и к 1619 году сильно об­ветшавший, и зимний – Троицкий, с при­делами во имя мучеников Флора и Лавра, на подклете, с трапезою, построенный в 1601 году. Рядом возвышалась шатровая «осьмистенная» колокольня, на которой висело 7 колоколов. Вокруг храма находи­лись жилые и хозяйственные постройки – игуменская и братские кельи, «хлебня», «поварня» и др. Монастырь был обне­сен оградой, за которой стояли «конюшенный» и «коровей» дворы [73. С.9-10].

Царя Михаила разместили в дере­вянных кельях, которые по его указу были специально построены для него внутри монастыря около рва. Через де­сять лет эти кельи, к сожалению, сгоре­ли. На их месте построили сначала де­ревянную, а потом каменную церковь.

Михаил прошел в храм преподобного, подошел к гробнице. Описание ее, к со­жалению, не сохранилось. По аналогии с другими она была, скорее всего, окру­жена деревянной решеткой, накрыта плащаницей с вышитым изображением Макария, а на ней стоял образ преподоб­ного, висели зажженные лампады. На 23­летнего царя нахлынули воспоминания, связанные с этим священным местом. Михаил долго молился, истово благодаря преподобного за избавление от всех бед.

1 октября Михаил покинул монастырь, а 7-го прибыл в село Красное. Путеше­ствие затянулось, осенняя непогода уси­ливалась. Михаил писал отцу: «Мы идем мешкотно (то есть медленно), потому что дожди и снега идут многие и грязи великие, и мы идем, льготя людям на­шим». В довершение ко всему начались болезни. Великая старица Марфа Ива­новна почувствовала себя плохо по при­бытии в село Великое под Ярославлем.

Вернувшись в Москву, Михаил вновь занялся государственными делами, ко­торые отнимали у него много сил. О здо­ровье Михаила говорят разное. Одни утверждают, что царь был болезненным и хилым человеком. Другие авторы пишут, что в молодости он был довольно крепок – в одиночку ходил с ножом и рогатиной на медведя, совершал долгие паломниче­ства по монастырям. Однако, начиная с 1627 года начал страдать от болезни ног. Михаил Федорович был близорук и где-то с 1636 года стал носить очки. Такую ро­скошь мог позволить себе только царь, поскольку в то время очки были большой редкостью и стоили очень дорого. У Ми­хаила было двое очков. Одни хранились в серебряном очечнике, одна сторона ко­торого была украшена клеймом с двумя львами, а на другой был изображен еди­норог, дерущийся со змеем. Очечник дру­гих был украшен вырезанными птицами. Михаил сделал своему духовнику про­топопу Никите поистине царский по­дарок, подарив ему одни из своих очков.

27 января 1631 года царь Михаил осиротел – скончалась его мама, ино­киня Марфа и была погребена в Ново­спасском монастыре. А через два года 1 октября 1633 года умер и отец, патриарх Филарет, в возрасте около 80 лет и был погребен в Успенском соборе в Москве.

В начале 40-x гг. здоровье Михаила ста­ло резко ухудшаться. Его мучила одыш­ка, сильно отекали ноги. С 1644 года он практически не выходил из личных покоев. Иностранные доктора считали, что болезни царя происходили от многого сидения, от холодного питья и мелан­холии, «сиречь кручины». Весной 1645 года ко всем недугам добавилась какое­то желудочно-кишечное заболевание. 12 июля того же года в начале одиннадцато­го ночи царь Михаил Федорович скончал­ся, «яко неким сладким сном усне». Было ему всего 49 лет. По иронии судьбы, Ми­хаил передал престол своему единствен­ному сыну Алексею, которому, как и ему тоже было 16 лет, когда он стал царем. Но у Алексея, в отличие от отца, было уже на­стоящее царское детство, а править ему предстояло в совершенно другой стра­не, более сильной и единой, чем его отцу. х х х

Какие бы важные дела не отвлекали Михаила Федоровича, он никогда не за­бывал те места в Костромском крае, где он жил до вступления на престол. «На­ходясь Михаил в другой губернии, он бы непременно пропал», – утверждает ко­стромской историк В.В. Беляев [4. С.213]. Поэтому в Костромской губернии, как ни в какой другой, Михаилом, его детьми и внуками почитались те места, с которы­ми была связана жизнь Михаила до вос­шествия на престол, и направлялись сюда щедрые, по-настоящему царские подарки.

Вскоре после венчания на царство Ми­хаил прислал в Ипатьевскую обитель в па­мять своего здесь восшествия на Всерос­сийский престол царское место. Оно было резное из липы, остроконечное наподобие древней великокняжеской короны, имев­шей наверху и по бокам государственные гербы. Трон покоился на четырех старин­ных резных львах, которые как бы служи­ли для охранения входа в это священное место. В 1658 году его разобрали при пе­рестройке церкви. А в 1767 году, когда в Кострому приехала Екатерина II (1762– 1796), его вновь поставили. Императри­ца, стоя на нем, слушала обедню, и в па­мять об этом вырезали на нем ее вензель.

Сын Михаила царь Алексей Михайло­вич (1645–1676) грамотой 25 марта 1650 года приказал построить в Ипатьевском монастыре роскошный Троицкий собор после разрушения его во многих частях от взрыва пороха 29 января 1649 года. В нем около правого клироса были написа­ны два настенных портрета царей Миха­ила Федоровича и Алексея Михайловича в нимбах, единственное подобное их изо­бражение в российских храмах. По ука­занию Ивана V и Петра I Алексеевичей (правили вдвоем с 1682 по 1696 гг.), внуков Михаила, в Костроме были возведены две церкви Предтечи и святых Петра и Павла.

Кельи в Ипатьевском монастыре, в ко­торых Михаил жил, когда приехало Вели­кое посольство, в разные годы называли по-разному: «Палаты» или «Дворец царя Михаила Федоровича» или «Царские чер­тоги». С 1802 года, когда из монастыря уехала духовная семинария, началось по­читание «царских чертогов» и их посте­пенное превращение в музей. В них никто не жил, все сохранялось в чистоте. Позд­нее к ним добавились новые пристройки. В 1834 году Николай I (1825–1855), по­сетив монастырь, распорядился восстано­вить ветшавшие постройки монастыря. Сначала архитектор К.А. Тон, а в 1850– 60-х гг. Ф.Ф. Рихтер провели реставраци­онные работы, в ходе которых на тер­ритории Ипатьевского монастыря был создан музей –«Палаты бояр Романовых».

Но почему вплоть до XIX века эти кельи не пользовались особым расположением царей? В XVI–XVIII веках только церков­ным строениям придавали особое значе­ние. На память обычно возводили мона­стыри или храмы, жертвовали иконы или украшали существующие, а заниматься кельями, в которых временно жил Ми­хаил, никому не могло прийти в голову.

Заботы Михаила были и о самом городе Костроме. К 1619 году прежний Китай­город, расположенный между кремлем и р. Сулой до Анастасииного монастыря с торговыми площадями, лавками и Бра­гиной улицей был на случай осадного по­ложений обнесен деревянной стеной с 23 башнями и 6 воротами, вокруг выкопан ров с перекидными мостами. Отныне это место стало называться Новым го­родом. В начале 19 в. рвы были завалены.

Особые привилегии получил Успенский собор Костромского кремля, где храни­лась чудотворная икона Федоровской Бо­жией Матери. Они были сравнимы только с привилегиями Московского придвор­ного Сретенского собора. Царь Михаил повелел давать ежегодно из таможенных костромских доходов к чудотворному образу Богоматери на неугасимую све­чу 7 пудов воска, ведро церковного вина и 17 фунтов ладона (около 7 кг). Отны­не в Москве и Костроме был установлен праздник чудотворной иконы. Ежегод­но 16 августа совершалась торжествен­ная служба. В 1636 году икону обновили.

Вокруг Успенского собора была по­строена специальная галерея, где отра­жались и события 1613 года: на трех кар­тинах было изображено торжественное шествие к Ипатьевскому монастырю, встреча посольства в Троицком соборе, царь Михаил на царском троне в Троиц­ком соборе. В 1773 году в ходе сильней­шего пожара собор был сильно повреж­ден. Узнав об этом, Екатерина II выделила 12 тыс. рублей из Государственной колле­гии экономии на его восстановление. Это были колоссальные деньги, поскольку в то время пуд говядины (16 кг) стоил 28 коп., пуд масла – 1 руб., соли – 20 коп., сахара – 4–6 руб. Овца стоила 30 коп., поросенок – 5 коп., гусь – 9 коп., кури­ца – 2 коп., десяток яиц и 100 огурцов в августе по 1 коп., бочка пива – 3 руб., бочка французского вина – 25–30 руб., бархат, атлас – 1 руб. за аршин (71 см).

Около Успенского собора в память избрания Михаила в Костроме была по­строена каменная церковь во имя препо­добного Геннадия, первого правозвестни­ка славы дома Романовых и деревянная церковь во имя московских святителей, как ходатаев за Россию о даровании ей царя Михаила. В 1773 году обе эти церк­ви сгорели при пожаре и из-за недо­статка средств не были восстановлены.

Однако ни одному другому монастырю не оказано таких великих пожертвований как Макарьевской обители. Костромской священник Михаил Раевский в начале ХХ века утверждал, что «благодаря чудодей­ственному заступлению преподобного Макария, дарован России Царствующий дом из рода, испытавшего на себе явные знаки особенного, чрезвычайного попече­ния Промысла Божия в то время, когда, казалось, Господь Бог отступил от русской земли и народа и без помощи Бога гибла Русь и с него гибло все, что было лучше­го в ней» [75. С.85]. После паломничества царя сюда в 1619 году ей были дарованы особые милости. Царь наименовал пре­подобного Макария Унженского «вели­ким» чудотворцем, повелел монастырь на свои средства отстроить и приравнять по значимости к Соловецкому. Михаил даровал монастырю «многие церковные вещи, такожде и многие земли и села с живущими тамо христианами». Жена Дмитрия Михайловича Пожарского Прасковья Варфоломеевна своими рука­ми по темно-малиновому бархату шел­ками вышила для Макарьевской обите­ли золотую плащаницу, то есть плоть и лики шиты шелками, а одежды золотом и камнями. Это шитье представляло из себя верх женского искуснейшего ру­коделия [4. С.190]. Сбылись предсмерт­ные слова преподобного Макария, ска­занные им еще в 1444 году: «Братие, не скорбите, но по сему образу разумейте, аще имате дерзновение к Богу, то, по от­шествии моем, обитель сия не оскудеет».

Сын Михаила царь Алексей Михайло­вич принимал деятельное участие в соз­дании каменных церквей в монастыре. Царь Федор Алексеевич (1676–1682), как его отец и дед, питал глубокое почи­тание к обители Макария. Он обновил и украсил чудотворную икону преподобно­го Макария драгоценными камнями. Для этого икону специально возили в Москву, откуда ее возвратили с торжественным пением. В крестном ходе принимал уча­стие сам царь. Федор Алексеевич хотел сам побывать в монастыре, но умер. Даже Анна Иоанновна (1730–1740) почитала Макария. Она прислала в монастырь об­раз преподобного, шитый ею «саморучно» шелками. Спустя почти три века после со­бытий 1613 года император Александр III (1881–1894) настолько был заинтере­сован Макарьевским монастырем и до­кладами о его редкостях, что специаль­но посылал князя Вяземского осмотреть архивы и вещи, хранящиеся в ризнице.

До 1912 года в Макарьевском мона­стыре находилась одноколка. Затем ее пе­ревезли в Ипатьевский монастырь. Кузов одноколки покрашен зеленой масляной краской с позолотой по дереву. По обе­им сторонам и над головой изображе­на сложенная из двух переплетающих­ся букв монограмма «М I», окруженная цветочным бордюром. На передней сто­роне кузова над монограммой изобра­жены корона и львы, которые издавна считались символами царской власти. По преданию эта одноколка принадлежала Марфе Ивановне. На ней она ездила, когда приезжала с Михаилом в 1619 году. На обратном пути из обители она не при­годилась, поэтому и сохранилась здесь.

По разным сведениям Макарьево­Унженский или Ипатьевский монастырь или Успенский собор Костромского кремля удостоился особой царской ми­лости. Их представители получили право и обязанность два раза в год ездить в Мо­скву к царю и патриарху со святой водой. В Москве для них был построен особый двор, где они могли останавливаться.

х х х

Итак, мы видим, что к 1613 году, ког­да, по словам Н.М. Карамзина: «Государ­ство, зараженное нравственною язвою, в страшных судорогах кончалось!», кроме Михаила Романова не было другого пре­тендента на царство. Он был прямым родственником старой российской ди­настии Рюриковичей. А преемствен­ность в царствовании – единственно, что признавали все слои общества безо­говорочно. Любой другой царь мог хотя и не сразу, но вызвать недовольство, что привело бы к новым войнам и восста­ниям и даже к гибели государства. При­меры таких царствований уже были в период смуты: у Лжедмитрия I было до конца неизвестно происхождение, «тем­ная» история со спасением в 1591 году, у В. Шуйского – недостаточное родство со старой династией, а Владислав вообще был иностранец, человек другой веры.

То, что Михаил стал царем, большая за­слуга Костромского края. Здесь он скры­вался в самые опасные годы смутного времени, сумел выжить и стать основате­лем новой династии. Костромская земля, а также святой Макарий Унженский и чудотворная икона Федоровской Божией Матери хранили его. Об этом никогда не забывали сам первый царь из Дома Рома­новых Михаил Федорович и его потомки.

Источники и литература

1. Баландин Р.К., Миронов С.С. Тайны смутных эпох. – М., 2003.

2. Баженов И.В. Где Михаил Федоро­вич Романов с матерью инокинею Мар­фою нашел безопасное для себя убежище от преследования поляков в начале 1613 года? – Кострома, 1911.

3. Баженов И.В. Костромской кремль: Историко-археологический очерк. – Ко­строма, 1905.

4. Беляев В.В. История города Макарье­ва на Унже и о пребывании в Макарьев­ском монастыре царя Михаила Феодо­ровича. – СПб.: Издание И.М. Чумакова, 1907.

5. Богданов А. Страсти по Филарету // Наука и религия. – 1993. - №10. – С.2-5; 1994. - № 1,2,4.

6. Бушуев С.В. История государства Рос­сийского. Историко-библиографические очерки. Кн.2. ХVII–ХVIII вв. – М., 1994.

7. Василевский И.М. Романовы. Пор­треты и характеристики. Ч.1-2. –Новоси­бирск, 1991.

8. Валишевский К. Первые Романовы. – М., 1993.

9. Валишевский К. Смутное время: историческая хроника. – М., 2007.

10. Великие российские историки о Смутном времени /Авт.сб.: В.Татищев, Н. Карамзин, С. Соловьев, В. Ключевский, Д. Иловайский. – М., 2007.

11. Виноградов Н. Потомки Сусанина (очерки и материалы) // Писцовая и ме­жевая книги по городу Юрьевцу Поволж­скому и Стрелецкой слободы 7184 (1676) года. – Кострома, 1912. – С.61-125.

12. Виноградов Н.Н. Сказание о спасе­нии от поляков Михаила Федоровича Ро­манова и о подвиге крестьянина Ивана Сусанина // Костромская старина. Вып. VII. – Кострома, 1912.

13. Вознесенский Е.П. Воспоминания о путешествиях высочайших особ, благо­получно царствующего императорского дома Романовых, в пределах Костром­ской губернии в ХVII, ХVIII и текущем столетиях. – Кострома, 1859.

14. Горсей Д. Записки о России. ХVI -начало ХVII в. /Пер. и сост. А.А. Севастья­новой. – М., 1990.

15. Григорян В. Царские судьбы. – М., 2007.

16. Гумилев Л.Н. От Руси до России. – М., 2005. Ч.3. Глава II. Смутное время.

17. Забелин И.Е. Домашний быт рус­ских царей в ХVI и ХVII столетиях. Госу­дарев двор, или дворец. – М., 1990.

18. Зарезин М.И. В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории. – М., 2007.

19. Зонтиков Н.А. Иван Сусанин: ле­генды и действительность. – Кострома, 1997.

20. Игнатьев А. Кострома и Ипатьев­ский монастырь // Природа и люди. – 1913. – №17. – С.269-272.

21. Иловайский Д.И.Новая династия. – М., 2003.

22. Ишимова А.О. История России в рассказах для детей. В 2-х кн. – М., 1996.

23. Карамзин Н.М. История государ­ства Российского. Кн.третья. Т.IХ–ХII. – М., 1989.

24. Ключевский В.О. Курс русской исто­рии. – М., 1989. – Т.3.

25. Козляков В.Н. Михаил Федорович. – М., 2004 (Серия ЖЗЛ).

26. Крживоблоцкий Я. Материалы для географии и статистики России. Костром­ская губерния. – СПб., 1861.

27. Лапкин К. Сусанинские сокровища // Новый меридиан (Бруклин, США). – 2007. – №704. –С.20.

28. Лебедев Д. История соборных храмов Феодоровского и Успенского в г.Костроме в связи с повестью о Фео­доровской оконе Богоматери, краткой историей и топографией древнего города: Историко-археологический очерк. – Ко­строма, 1913.

29. Миловидов И. Очерк истории Ко­стромы с древнейших времен до царство­вания Михаила Феодоровича. – Костро­ма, 1886.

30. Михайлова П.А. Во имя истины. – Кострома, 2006.

31. Мордовцев Д.Л. Русские женщины: Биографические очерки из русской исто­рии. – М., 1993.

32. Морозова Л.Е. Михаил Федорович. Царь // Вопросы истории. – 1992. – №1. – С.32-47.

33. Морозова Л.Е. Смута: ее герои, участ­ники, жертвы. – М., 2004.

34. Начало династии Романовых. Царь Михаил Федорович. – М., 2005.

35. Начало правления Романовых. От Петра I до Елизаветы. – М., 2007.

36. Нечволодов А. Сказания о русской земле. – М., 2006.

37. Носовский Т.В., Фоменко А.Г. Вели­кая Смута. Конец Империи. – М., 2007.

38. Олеарий А. Описание путешествия в Московию. – Смоленск, 2003.

39. Островский А.Н. Дмитрий Само­званец и Василий Шуйский // Полн.собр. соч. в 12-ти тт. Т.7. – М., 1977. – С.7-125.

40. Островский А.Н. Козьма Захарьич Минин, Сухорук // Полн.собр.соч. Т.6. -С.7-111.

41. Островский А.Н. Тушино // Полн. собр.соч. Т.7. – С.126-207.

42. Писцовая книга г. Костромы 1627/28 – 1629/30 гг. /сост. Л.А. Ковале­ва, О.Ю. Кивокурцева. – Кострома, 2004.

43. Преображенский А.А., Морозова Л.Е., Демидова Н.Ф. Первые Романовы на Российском престоле. – М., 2000.

44. Проезжая по Московии (Россия ХVI–ХVII веков глазами дипломатов). – М., 1991.

45. Пчелов Е.В. Романовы. История ди­настии. – М., 2003. – 494 с.

46. Рамбо А. Живописная история древней и новой России. – М., 1994.

47. Рогов И.В., Уткин С.А. Ипатьевский монастырь. Исторический очерк. – М., 2003.

48. Родная старина: Отечественная история в рассказах и картинах /Сост. В.Д.Сиповский. – М., 1992.

49. Романовы. Триста лет служения России. – М., 2004.

50. Россия ХVI века. Воспоминания иностранцев. – Смоленск, 2003.

51. Румянцев А.Ф. Я видел Сусанина: Два путешествия за Стену Веков. – Ярос­лавль, 1988.

52. Русские цари. Альбом. – СПБ., 2002.

53. Русское градостроительное искус­ство: Градостроительство Московского го­сударства. XVI – XVII веков. – М., 1994.

54. Рылеев К.Ф. Полное собрание сти­хотворений. – М., 1971.

55. Северцев-Полилов Г.Т. Детские годы Михаила Феодоровича // Природа и люда: Иллюстрированный журнал науки, искусства и литературы. – 1913. – №17. – С.262-268.

56. Скворцов Л. (член Костромской ученой архивной комиссии). Материалы для истории города Костромы. Часть 1. – Кострома, 1913.

57. Скрынников Р.Г. Борис Годунов. – М., 1983.

58. Скрынников Р.Г. Лихолетье. Москва в ХVI-ХVII вв. – М., 1988.

59. Скрынников Р.Г. Михаил Романов. – М., 2005.

60. Скрынников Р.Г. Россия в начале ХУП века. «Смута». – М., 1988.

61. Скрынников Р.Г. Россия накануне «смутного времени». – М., 1981.

62. Скрынников Р.Г. Святители и вла­сти. – Л., 1990.

63. Скрынников Р.Г. 1612 год. – М., 2007.

64. Славянская энциклопедия. XVII век: в 2 т. Т.1. – М., 2004.

65. Соколов А.А. Сожжение разряд­ных книг: историческая хроника-роман конца ХYI и начала ХVII столетия. Часть 1. Михаил Романов // Родина. – 1890. -№23–30.

66. Соловьев С.М. Сочинения. В 18 кн. Кн.IV. Т.7–8. История России с древней­ших времен. – М., 1989.

67. Соловьев С.М. Сочинения. Кн.V. Т.9-10. – М., 1990.

68. Тихомиров Д.И. Из истории родной земли. – М., 1996.

69. Три века: Россия от Смуты до наше­го времени: В 6-ти т. Т.1. – М., 2007.

70. Троицкий П.С. Костромской край. – Кострома, 1909.

71. Троицкий П.С. Михаил Федорович романов в своих отношениях к Костром­скому краю // Костромской край. Юби­лейный сборник 1613–1913 гг. – Костро­ма, 1913.

72. Ульяновский В.И. Смутное время. – М., 2006.

73. Херсонский И. Летопись Макарие­ва Унженского монастыря. Вып.1. – Ко­строма, 1988.

74. Широкорад А.Б. Путь к трону: Исто­рическое исследование. – М., 2004.

75. Юбилейный сборник Костромско­го церковно-исторического общества в память 300-летия царствования Дома Романовых. – Кострома: Губернская ти­пография, 1913.