ИСТОРИЧЕСКИЕ КНИГИ / Гибель И. Сусанина

В моей картотеке нераскрытых преступлений набралось уже изрядное количество заполненных карточек, посвященных истории гибели Ивана Сусанина, однако у меня так и не сложилось собственного отношения к этому убийству. Поскольку расследование гибели царевича Ивана прочно село на мель, после поездки в Углич я решил съездить в Кострому и еще раз побывать в Ипатьевском монастыре, точнее – в библиотеке разместившегося там историко-архитектурного музея.

О том, что Иван Сусанин спас от поляков первого русского царя Михаила Романова и погиб от рук поляков, написано практически во всех учебниках русской истории – и в дореволюционных, и в советских, и в новых, так сказать – демократических. Менялись политические ударения, но неизменной оставалась суть, которую в «Элементарном курсе всеобщей и русской истории», рекомендованном «для мужских и женских гимназий, реальных, городских и уездных училищ» и выдержавшем до революции 32 издания, так изложил автор учебника Беллярминов:

«Для избрания царя воеводы созвали в Москву Земский собор, который после трехдневного поста приступил к совещанию. Члены собора единодушно избрали на престол Михаила Федоровича Романова. Отец Михаила, боярин Феодор Никитич, приходился племянником первой супруге Иоанна Грозного, Анастасии Романовне; Борис Годунов насильственно постриг его в монахи под именем Филарета; Лжедмитрий I возвел его в сан ростовского митрополита, а когда Москва присягнула Владиславу, он был отправлен в числе послов к Сигизмунду. При избрании на престол Михаилу Федоровичу было 16 лет, он жил со своею матерью в Ипатьевском монастыре на р. Волге, недалеко от г. Костромы. Отряды поляков, бродившие во многих местах России, узнав об избрании Михаила, решились отыскать его местопребывание и убить, как соперника царевича Владислава. Но царь был спасен крестьянином села Домнина, Иваном Сусаниным, который взялся проводить поляков к местопребыванию царя, но вместо того намеренно завел их в лес. Поляки, видя, что они обмануты, убили его, но и сами погибли от голода. Сделавшись царем, Михаил наградил семью Сусанина землею и освободил ее со всем потомством от податей».

Более подробно история подвига Ивана Сусанина была изложена в предании, записанном в 1911 году Н.Н.Виноградовым – членом Совета Костромской ученой архивной комиссии. В кратком изложении выглядит оно так…

«В те поры Михаил Федорович и его мать съехались в своем доме в Ипатьевском монастыре. И видят они, что поляки около монастыря так и вьются – днем и ночью, будто осы, а в монастырь сунуться, конечно, боятся. Марфа Ивановна сразу сметила, что дело неладно, и стала обдумывать, как бы беду избыть и Михаила Федоровича спасти. По Божьему, уж видно, изволенью приехал на это время в монастырь Иван Сусанин. Он был в Домнине вроде старосты поставлен, значит, за управляющего, служил долгое время, и Марфа Ивановна поимела к нему такую доверенность, что все равно, как на самую себя полагалась. Он и удумал, как спасти от поляков Михаила Федоровича. Перерядил он Михаила Федоровича во всю мужицкую одежу, только сапоги оставил боярские, а то всё – и рубаху, и полушубок, и шапку надел мужицкие, – и завил его в воз сена, только дырочку оставил, чтобы дышать было можно…

В усадьбе у Михаила Федоровича был дом барский со всякой прислугой. А Иван Сусанин жил отдельно, вроде как на отшибе, в хорошей избе. Сыновей у него не было, а была только одна дочь Антонида. Приискал он парня в округе изо всех получше и принял к себе в дом заместо сына. Хоть и зять был, а не меньше сына его любил. По-нынешнему, по фамилии, парня Собининым звали.

В усадьбу Иван Сусанин не поехал, опасался, а приехал прямо к себе домой; дождался, пока стемнело, и вынул из возу Михаила Федоровича. Потом послал за зятем и стал с ним советоваться, как быть. Долго думали и удумали скрыть его в тайнике. В те поры почти у всех тайники были понаделаны. Каждый час можно было поляков опасаться: придут, все заберут и самих еще изобьют, а не то, так и вовсе убьют. От них в тайники хоронили хлеб, деньги и все, что подороже стоило, а порой и сами лазали.

Ночь проспали спокойно, а наутро приехал сосед с мельницы и говорит, что поляки ищут Михаила Федоровича. Сусанин сейчас же догадался, что нужно делать: взял ружье, выпустил гончих собак, надел сапоги Михаила Федоровича и пошел на охоту. Сапоги ему, конечно, были узки, так он голенища у них распорол и подвязал, чтобы с ног не сваливались. Вышел Сусанин за деревню и пошел прямо к болоту суметом, а собак разогнал в разные стороны. Много он колесил, перепутал все следы, потом снял сапоги, забросил их в пучину и вернулся домой. А там уж зять дожидается, говорит, что поляки, ровно стадо псов несытых, круг деревни рыскают и Михаила Федоровича ищут, хотят убить. Сейчас Иван Сусанин берет Михаила Федоровича за руку и ведет на двор в омшаник. Отодвинул ясли, разгреб солому испустил Михаила Федоровича в яму, да наказал крепко-накрепко, чтобы ни за что оттуда не вылезал и голоса не подавал, даже если звать его будут. Потом закрыл люк, заровнял солому, поставил ясли на старое место и телушку припустил: будто ничего не было.

Потом видит, что все равно не укроешься – сам пошел к полякам; поляки его схватили и начали допрашивать, а он ни в чем не признается. Тогда его стали пытать и хлестать ременными нагайками, и он обещал их отвести к Михаилу Федоровичу. Когда пришли в деревню, то Иван Сусанин начал их угощать по деревенскому обыкновению, просил выпить и закусить. Поляки сильно устали и поэтому согласились. Иван Сусанин принес им вина, говядины, хлеба, а когда поляки перепились, то попросился у них сходить к дочери попрощаться. Поляки согласились, только велели ему приходить скорее: «А не то, – говорят, – всю деревню сожжем». Иван Сусанин пришел к зятю, попрощался с ним и отправил его за солдатами: «Где ни на есть, возьми и приводи скорей царя спасать, а не то всему царству русскому решенье будет».

Зять, конечно, сейчас же и отправился потихоньку, чтобы поляки не приметили, а Иван Сусанин стал с дочерью прощаться… Приходит Иван Сусанин домой, а поляки уж совсем пьяные. «Веди, – говорят, – сейчас к Михаилу Федоровичу. Весь царский корень разом изничтожим, а после этого и всей России не устоять». Сусанин стал было их унимать ночевать, дело было к вечеру. А они кричат «Веди сейчас, а то и тебе живому не быть!» Что делать? И ревешь, да идешь. Обыскали спервоначалу усадьбу. Ничего, конечно, не нашли. Хотели обыском по деревне идти. А Иван Сусанин и говорит: «Я знаю, куда Михаил Федорович девался!» «А куда?» «Он ушел на охоту в болото». «Врешь, нас не обманешь!» «А, пойдемте, я вам и следы покажу». Пошли – и верно наслежено: следы в боярских сапогах и собачьи следы кругом. Это те, что Иван Сусанин утром наделал. Поляки уверились и говорят: «Веди по следам!» Иван Сусанин водил, водил их по болоту, а сам все около одного места кружит. Пришла ночь. Поляки измучились и стали грозить шашками. А Иван Сусанин поискал по снегу и говорит: «Погодите немного, следы теперь прямо пошли!» И повел их прямо в середину болота, прочь от деревни. Завел в самую чащу, кругом провалища и деваться некуда. Поляки начали догадываться, что Иван Сусанин их обманул. Начали ему пистолетами и шашками грозить, а то обещали много денег, только бы он вывел их из болота. Но Сусанин говорил: «Подождите до свету; я и сам теперь дороги не знаю». Он хотел только как-нибудь провести время. И вдруг на рассвете пришли солдаты. Их Сабинин встретил на дороге и привел. Поляки осердились и разрубили Ивана Сусанина шашками на мелкие части. Потом солдаты их всех самих перерубили.

Дело было под большой сосной. И теперь она цела, только болото около нее вырублено и высохло. Солдаты подобрали разрубленные части тела Ивана Сусанина и принесли их в деревню. Конечно, Антонида и зять Ивана Сусанина стали плакать и причитать. Плакали и все деревенские. Михаил Федорович долго сидел в тайнике, но, услышавши шум и крики, вылез. А когда он узнал, за что и как умер Иван Сусанин, то сам плакал, обмывал и складывал части его тела и велел похоронить останки Ивана Сусанина в церкви. Затем, вместе с войском, Михаил Федорович отправился в Кострому, где его и выбрали в цари»…

Мой особый интерес к личности Ивана Сусанина пробудила заметка в первом номере журнала «Отечественные записки» за 1820 год, в которой издатель журнала Петр Свиньин сообщал, что у него имелась старинная рукопись со списком указа царя Михаила Романова о перенесении праха Ивана Сусанина в Ипатьевский монастырь. В связи с этим у меня возникло несколько вопросов.

Первый – откуда должны были перенести прах Сусанина?

Второй – был ли исполнен указ царя?

Третий – если перенесение праха Сусанина состоялось, то куда конкретно он был перенесен?

И последний, четвертый вопрос – почему русская церковь не воспользовалась такой прекрасной возможностью, чтобы привлечь к Ипатьевскому монастырю паломников? И потекли бы в монастырскую казну доходы…

Не сумев самостоятельно найти ответы на эти вопросы, я решил задать их сотруднице музейной библиотеки Светлане Викторовне, с которой меня познакомился, когда в Ярославском музее-заповеднике проходила конференция библиотечных работников. Меня заинтересовала тема выступления Светланы Викторовны – «Костромской патриот Иван Сусанин». На историка Николая Ивановича Костомарова, который в девятнадцатом веке наиболее резко высказал сомнение в реальности подвига Сусанина, она набрасывалась с такой страстью, словно он сидел в зале.

«В истории Сусанина достоверно только то, что этот крестьянин был одною из бесчисленных жертв, погибших от разбойников, бродивших по России в смутное время, – писал Костомаров. – Действительно ли он погиб за то, что не хотел сказать, где находится новоизбранный царь Михаил Федорович, это остается под сомнением».

Это же сомнение невольно возникло у меня, когда я начал собирать сведения о подвиге Сусанина в других источниках. Избрание Михаила Романова на царство состоялось 21 февраля 1613 года. Послы выехали в Кострому 2 марта, а за неделю до этого, 25 февраля, были разосланы по городам соответствующие грамоты. В Кострому послы приехали 13 марта. Значит, убийство Сусанина могло произойти в самом конце февраля – в начале марта. Но вот что интересно – историк Соловьев писал, что в это время поляков под Костромой не было! Были «воровские казаки», однако казаки, в основном, поддерживали кандидатуру Михаила.

Другая неувязка связана с тем, что искать Михаила в лесах под Костромой было просто наивно. В книге, изданной к 300-летию дома Романовых, я вычитал следующее сообщение: «Михаил Федорович Романов и родительница его Марфа Иоанновна, освободившись из польского плена, по выходе из Московского кремля уехали из Москвы в свое поместье, в село Домнино, находившееся в Костромском уезде, а затем, после избрания на царство Михаила Фёдоровича, переехали в Кострому и остановились в своем осадном дворе, находившемся в Кремле, и только для принятия Московского посольства переехали в «наместничьи кельи» Ипатьевского монастыря».

Трудно предположить, что известие о своем избрании на трон Михаил получил позднее, чем поляки, – наверняка сразу же к нему был послан гонец, после чего сын и мать Романовы перебрались за надежные стены Костромского кремля.

В журнале «Русский архив» за 1871 год так была описана смерть Ивана Сусанина: «Паны его мучили и кроили из спины ремни… он их обманул, и провел лесами и оврагами на Чистое болото к селу Исупову. Там его изрубили неприятели на мелкие части».

Таким образом, здесь безоговорочно утверждается, что убийство Ивана Сусанина произошло на костромской земле. Однако в том же году в журнале «Вестник Европы» было приведено предание, услышанное костромским писателем-этнографом С.В.Максимовым: «Злая судьба постигла Ивана Сусанина не в Домнине, а где-то на дороге, по которой он шел в гости к своей дочери, отданной замуж куда-то в иную сторону». Здесь это событие как бы выводится из пределов костромской земли – мало ли где мог повстречаться Сусанин с поляками? А если так, то, может, речь идет вовсе не о костромском крестьянине Иване Сусанине, а о каком-то совсем другом человеке, действительно погибшем от рук поляков?

В пользу этого предположения было еще одно странное обстоятельство: Жалованную грамоту зятю Сусанина – Богдану Собинину – выдали только 30 ноября 1619 года, спустя семь лет после спасения Сусаниным царя! Чем объясняется такая длительная задержка? Почему именно в 1619 году? Что еще случилось в этот год? – спросил я себя и опять обратился к историческим источникам.

1 июня 1619 года поляки и русские произвели обмен пленными.14 июня этого же года Михаил встретился в Москве с освобожденным из польского плена отцом Федором Никитичем Романовым. Что мы знаем о нем? Потерпел неудачу при царских выборах 1598 года, сделался главой боярской оппозиции Борису Годунову, который в 1601 году насильно постриг его в монахи под именем Филарет и сослал на север, в Антониев Сийский монастырь, с конфискацией почти всего имущества. В 1605 году Лжедмитрий I вернул его из ссылки и поставил ростовским митрополитом. В октябре 1608 года поляки штурмом взяли Успенский собор в Ростове, где укрывался Филарет, перевезли его в ставку Лжедмитрия II в Тушине, где он был объявлен патриархом. В 1610 году вошел в состав посольства, отправленного боярами для приглашения на престол польского королевича Владислава. Один из современников писал о нем:

«Нравом опальчив и мнителен, а владетелен таков был, яко и самому царю бояться его, бояр же всякого чина людей царского синклита зело томляше заключениями и иными наказаниями».

В 1619 году, когда Филарет вернулся в Москву после девяти лет польского плена, он официально был утвержден в сане патриарха и получил титул «Великого государя», став соправителем сына Михаила, а, по сути, взяв в свои руки всю государственную власть. И тут же появилась жалованная грамота зятю Сусанина – Богдану Собинину.

Мне не верилось в обычное совпадение. Семь лет о подвиге Сусанина молчали – и вдруг сразу такая высокая милость его зятю! В связи с этим у меня появилось подозрение, что историю со спасением Михаила выдумал деятельный Филарет, чтобы укрепить идею богоизбранности царя. Впрочем, возможно, ему даже ничего не пришлось выдумывать, надо было только подобрать человека, подходящего для роли спасителя. Видимо, исчезнувшей зимой 1613 года Иван Сусанин подошел для этой роли лучше других. Можно предположить, что дочь Сусанина и ее муж Богдан Собинин тоже соответствовали требованиям к наследникам героя, спасшего царя. Но кто мог послужить прообразом героя-спасителя?

Мне кажется, я нашел этого безымянного человека.

В 1834 году в Санкт-Петербурге вышла пятая часть книги «Сказания современников о Дмитрии Самозванце» и в ней были опубликованы дневниковые записи начальника одного из польских отрядов Самуила Маскевича. Он рассказал в них, как возле Можайска на его отряд напали русские крестьяне, к ним присоединились крестьяне из обоза. Поляки отбились, но потеряли дорогу. «Тут мы поймали старого крестьянина, – вспоминал Маскевич, – и взяли его проводником, чтобы не заблудиться и не набрести на Волок (Волоколамск), где стоял сильный неприятель. Он вел нас в одной миле от Волока; ночью же нарочно повернул к сему месту. Уже мы были от него в одной только версте; к счастью, попался нам Руцкий, который возвращался на свои квартиры в Рузу. От него узнали мы, что сами идем в руки неприятеля, и поспешили воротиться. Проводнику отсекли голову, но страха нашего никто не вознаградит».

Этот рассказ удивительно похож на историю Ивана Сусанина. Не узнал ли об этой истории, будучи в Польше, Филарет, который, вернувшись в Москву, приспособил ее к костромской земле, к чудесному спасению своего сына?

Еще и еще раз я перечитывал Жалованную грамоту Богдану Собинину от 30 ноября 1619 года:

«Приходили в Костромской уезд литовские люди, а Ивана Сусанина в те поры литовские люди изымали и его пытали великими немерными пытками, а пытали у него, где мы в те поры были. И он, Иван, ведая про нас, где мы в те поры были, терпя от тех польских и литовских людей немерные пытки, про нас не сказал, И польские и литовские люди замучили его до смерти».

Трудно, невозможно отделаться от ощущения, что и в первом и во втором отрывке речь идет об одном и том же крестьянине. Таким образом, чем дольше вдумывался я в обстоятельства гибели Ивана Сусанина, тем больше сомнений вызывала у меня общепринятая, такая красивая и стройная версия.

Кроме того, меня очень заинтересовала еще одна страница истории Ипатьевского монастыря. В 1648 году здесь произошло очень странное, на мой взгляд, событие: взорвался Троицкий собор – тот самый, в котором в 1613 году был совершен обряд избрания на царство первого Романова. Пятиглавый собор, с трех сторон окруженный галереями на сводчатых подклетах, был построен в 1558–1559 годах. Непонятно, почему в этом историческом соборе хранился порох – ведь на территории монастыря специально для хранения «зелья» была построена Пороховая башня. Впрочем, это обстоятельство еще можно объяснить, более загадочны и необъяснимы другие факты.

Как получилось, что при взрыве Троицкого собора уцелели архив, библиотека и церковная утварь, хранившиеся в ризнице собора?

Каким образом сохранились иконы местного ряда иконостаса и «царское место», которое и сейчас можно увидеть в музее бывшего царского подмосковного села Коломенское?

Взрыв в старом Троицком соборе был такой силы, что были повреждены («совсем переломаны») металлические двери, обитые медными листами с изображением библейских пророчеств и евангельских сюжетов. Невольно напрашивалось предположение, что всё самое ценное перед взрывом было вынесено из собора, то есть собор был взорван умышленно

Но тогда возникал другой вопрос: зачем потребовалось монастырской братии уничтожать собор, в котором произошло такое важное для дома Романовых событие? Именно сюда, скорее всего, был бы перенесен и прах Ивана Сусанина.

Высказывалась версия, что собор был разрушен с единственной целью – построить на его месте более величественную соборную церковь. Но возможно и другое объяснение – под Троицким собором находилась одна из усыпальниц рода Годуновых, с которыми Романовы долгие годы соперничали в борьбе за власть. Еще одно предположение – не потребовался ли этот странный взрыв для того, чтобы похоронить чью-то память, спрятать то, что могло разоблачить какую-то официальную версию? Например, легенду о нетленности праха спасителя первого царя из рода Романовых – Ивана Сусанина? Или, все-таки, за этим взрывом кроется другое – желание расправиться с памятью о роде Годуновых?

Интересно, что монастырское руководство позднее выдвинуло еще более невероятную версию, будто собор был разрушен не «зельным вихрем», а вихрем от урагана. Не скрывалось ли за этим «ураганом» какое-то другое событие, имевшее не природный, а политический характер? – размышлял я.

В июне 1648 года, когда царь Алексей Михайлович Романов возвращался с богомолья, толпа народа остановила его и пыталась вручить челобитную с жалобами на притеснения. На следующий день восставшие появились в Кремле. Наряду с Москвой восстания охватили и другие города русского государства. Не был ли взрыв в Троицком соборе костромским отзвуком московского восстания?

На эти и другие вопросы я надеялся получить ответы у Светланы Викторовны. Однако спокойного, делового разговора, на который я рассчитывал, у меня не получилось. Как только она узнала о моих сомнениях по поводу подвига Ивана Сусанина, так сразу обрушила на меня целый поток упреков в непатриотичности. Одновременно досталось Костомарову и, почему-то, скопом, всем ярославским краеведам, которые, как выразилась Светлана Викторовна, всячески умаляют костромскую историю и превозносят свою, ярославскую. Потом она опять обратила свой гнев на меня:

– Проявляя так называемый «сусанинский нигилизм», вы не столь оригинальны, как, наверное, думаете. После появления оперы Михаила Глинки «Жизнь за царя» таких, как вы, появилось немало. Среди них оказался известный критик Стасов, в письме композитору Балакиреву обозвавший Сусанина «подлым холопом» и заявивший, что Михаила Романова не надо было спасать. На это композитор несколько наивно, но политически грамотно ответил ему так: «Если бы нас поляки покорили, нам бы был вечный капут, всё обратилось бы в католичество, заговорило бы по-польски, и тогда прощай, Русь, она бы никогда не воскресла бы больше. Михаил был идиот, но лучше что-нибудь, чем ничего».

Я осторожно заметил, что ничего не имею против спасения только что избранного царя, пусть он даже «идиот», но не вижу объективных оснований считать, что Михаила спас именно костромской крестьянин Иван Сусанин.

– В его подвиге не сомневались Пушкин, Белинский, Герцен! Рылеев вложил в уста Сусанина замечательные слова, обращенные к интервентам:

Предателя, мнили, во мне вы нашли:

Их нет и не будет у Русской земли!

В ней каждый Отчизну с младенчества любит

И душу изменой свою не погубит.

Я промолчал, но подумал, что казненный потомком Михаила Романова поэт-декабрист Кондратий Рылеев явно ценил в образе Сусанина не спасителя царя, а в первую очередь патриота.

– Добролюбов писал: «Вспомним костромского мужичка Сусанина, твердо и непоколебимо верного своим понятиям о долге, бесстрашно пожертвовавшего жизнью для спасения царя, в котором видел спасение всей России», – как бы угадав мои мысли, процитировала Светлана Викторовна.

– Ни Рылеев, ни Добролюбов не были историками, – рискнул вставить я. – Они оценивали Сусанина со своих, политических позиций, а тот же Костомаров оценивал его образ с точки зрения исторической науки.

– Вам следует знать, что Костомарова вообще отличало произвольное обращение с историческими фактами, за что ему не раз попадало от других известных русских историков. В том числе от Соловьева, давшего ему отповедь после появления его работы «Иван Сусанин», – моментально парировала Светлана Викторовна. – Что говорить о Костомарове, если он относился критически даже к руководителям народного ополчения Минину и Пожарскому, доказывал, что если бы польский король Сигизмунд действовал более решительно, то его сын Владислав был бы непременно коронован в Москве, и «коренное перерождение» России «пошло бы как по маслу».

С этим утверждением Костомарова я, конечно, тоже был не согласен, спросил Светлану Викторовну, в чем причина его негативного отношения к освободителям русского государства от польских интервентов.

– Скорее всего, здесь сказались украинские корни Николая Ивановича Костомарова. Таким способом он, видимо, выражал недовольство украинской интеллигенции политикой ущемления украинских национальных интересов, осуществляемой русским царизмом. Но с такой субъективной, националистической позиции объективную историю не напишешь.

Когда я изложил Светлане Викторовне свои размышления по поводу взрыва Троицкого собора и перенесения праха Ивана Сусанина, она заявила:

– Выбросьте из головы, что эти события хоть как-то связаны друг с другом! Взрыв мог произойти и случайно, и намеренно, чтобы на его месте построить новый собор, но к Сусанину это не имеет никакого отношения.

– А куда же, все-таки, делся его прах? Где захоронение Сусанина?

– Неужели это так важно? Со временем оно могло просто затеряться.

Тогда я напомнил Светлане Викторовне сообщение Самуила Мацкевича и высказал свое предположение, что именно оно послужило Филарету основой для создания им образа костромского крестьянина Ивана Сусанина.

– Это совпадение ситуаций лишний раз свидетельствует о том, что подвиг Ивана Сусанина – исторический факт, который не был единичен! Его подвиг нашел последователей и в дальнейшей русской истории. Так, во время Северной войны архангельский кормщик Иван Рябов умышленно посадил шведское судно на мель. В 1812 году смоленский крестьянин Семен Шелаев отказался вести на город Белый французский отряд и тем самым спас его от разорения. В гражданскую войну алтайский крестьянин Федор Гуляев завел белогвардейцев в трясину, за что партизаны стали называть его красным Сусаниным. Таких примеров немало было и в годы Великой Отечественной войны. И каждый такой подвиг, хотите вы или нет, подтверждает историческую реальность подвига Ивана Сусанина, – повышенным тоном заявила Светлана Викторовна, давая понять, что дальше она не намерена продолжать этот бессмысленный, на ее взгляд, разговор.

Таким образом, я вошел на территорию Ипатьевского монастыря в роли следователя, а вышел в роли обвиняемого, причем чуть ли не в государственной измене. В этом настроении я добрался до центра Костромы, где возле спуска к Волге стоял памятник Ивану Сусанину. Я подошел к нему как бы помимо собственной воли.

Первый памятник Сусанину по проекту архитектора Демут-Малиновского был построен в Костроме в 1851 году. Он представлял собой увенчанную бюстом Михаила Романова колонну, у подножья которой замерла коленопреклонная фигура Ивана Сусанина. Некрасов в своей знаменитой поэме «Кому на Руси жить хорошо» изобразил памятник иначе:

Стоит из меди кованный,

Точь-в-точь Савелий дедушка

Мужик на площади…

В некрасовском описании памятника Сусанин показан не на коленях, а стоит выпрямленный, во весь рост, царя Михаила Романова в этом описании и вовсе нет. Сравнив Сусанина с клейменым бунтовщиком Савелием, Некрасов, видимо, высказал свое отношение к навязанной русскому обществу официальной трактовке образа Сусанина как верного раба, спасшего своего господина. В его представлении Сусанин – мужественный и гордый крестьянин, пожертвовавший жизнью за Отечество. Именно такой памятник, возведенный по проекту архитектора Лавинского, высится в центре Костромы, с надписью на постаменте: «Ивану Сусанину – патриоту земли русской».

И только здесь, возле памятника, я подумал, что, в конце концов, не столь важны детали, подробности подвига, сколько его суть и значение для истории. Это был памятник не только Ивану Сусанину, но тысячам крестьян, погибших в борьбе с интервентами. В том числе – безвестному крестьянину из воспоминаний Самуила Маскевича, подвиг которого так удивительно похож на тот, который связывают с именем Ивана Сусанина…